Бремя русских
Шрифт:
Переведя дух, Уильям Гладстон вытер вспотевший лоб большим клетчатым платком.
– Так вот, Ваше величество, – продолжил премьер, – как только следствию стало ясно, что некий полковник Бишоп был нанят английским правительством при посредстве британских и австрийских Ротшильдов, в тот же самый момент мы, англичане, стали в Европе нерукопожатыми. Морская блокада наших берегов, организованная русским и югоросским флотом – еще полбеды. Главная беда – это дипломатический бойкот по всем линиям и фронтам, который поддержала даже республиканская Франция. Вдобавок к тому, что мы отрезаны от своих колоний, нас отрезали и от самой Европы. Я не исключаю и того, что, воспользовавшись нашей временной слабостью, восстанет Квебек, или САСШ возжелают отнять у нас всю Канаду. Слабым быть плохо,
Королева тоже встала.
– Идите, сэр Уильям, – сказала она, – и сделайте для нас чудо. И да пребудет с вами Всевышний. Аминь.
Как только новоявленный премьер покинул кабинет, королева крадучись прошла к секретеру, по-воровски оглянулась и вытащила из потаенного ящика початую бутылку коньяка. На радостях она налила себе полный бокал. Теперь, когда у нее есть способный человек, принимающий на себя удары судьбы, королева снова может позволить себе предаться своему любимому занятию. А потом, когда Британия будет спасена, еще неизвестно, кого будут считать ее спасителем…
16 сентября 1877 года. Поезд Париж-Бордо.
Виктор Брюсов, пока еще не коронованный король Ирландии.
Такой говорильни, как в Булони, я никогда еще не видел. Первые три-четыре часа разговор шел вообще ни о чем. В основном фении обвиняли парламентариев в предательстве интересов Ирландии, тогда как парламентарии обвиняли фениев в том же. Да и среди обеих фракций были группировки, для которых другие члены той же фракции были злейшими врагами. Впрочем, и о себе, любимом, я много чего наслышался. Ну, это ладно, я ведь и не напрашивался на королевскую должность. Но было очень обидно, что наше собрание, на которое мы с Джоном ехали через половину Европы, как мне тогда показалось, ничем конкретным не закончится. Чем-то мне это напоминало заседание «Союза Меча и Орала» из «Двенадцати стульев».
Но когда встал Джеймс Стивенс, все затихли: похоже, это был единственный человек, которого уважали все. И он предложил продолжить собрание согласно правилам регламента Роберта, которые были предложены в прошедшем 1876 году, завоевав симпатии всего англоязычного мира. Председателем собрания единогласно выбрали самого Стивенса, секретарем – Джона Девоя.
После этого выступил Парнелл, и с места в карьер предложил меня в короли. Дэвитт поддержал, и неожиданно все единогласно проголосовали за мою кандидатуру, как будто до того не поливали меня помоями.
Я тогда еще подумал про себя, что если уж становиться королем такой страны – то обязательно с полнотой власти. А то парламент, состоящий из таких вот «птиц-говорунов», кого угодно доведет до «дома хи-хи».
После выступления Парнелла дискуссия неожиданно стала конструктивной, и вскоре все пришли к консенсусу – свободной Ирландии быть. Тогда мое пока еще некоронованное величество было проэкзаменовано о том, как именно это совершить. Я вкратце изложил план Тамбовцева-Девоя, упомянув, что не я являюсь его автором – и план этот, как ни странно, встретили овацией.
Потом был торжественный ужин, плавно перешедший в пьянку – кто-кто, а ирландцы умеют пить почти так же, как русские. Почти – я пил наравне со всеми, но, единственный из всех, выглядел трезвым, после чего меня зауважали уже всерьез. И на утро сентября мы все отправились в Париж, где я находился в одном купе с Девоем, Стивенсом и Чарльзом Парнеллом.
Последний сразу сказал:
– Ваше величество, я еще раз удостоверился в том, что наш народ нуждается в сильной руке. Увы, парламент на первых порах должен иметь не более чем совещательные функции – у короля должно быть полное право назначать правительство, издавать указы, а также ветировать любой законопроект. Иначе будет то же, что мы наблюдали в первые часы дебатов.
– Чарльз, называйте меня просто Виктором, – ответил я ему, – я еще не коронован, и величеством пока не являюсь. А с вашими мыслями я полностью согласен, у меня ощущения были примерно такие же….
После этого до самого Парижа Парнелл с Девоем обсуждали будущее Ирландии и, к взаимному удивлению, подружились. А Стивенс по ходу дела давал мне уроки гэльского, все время приговаривая: «An-mhaith, fear 'og!» – «очень хорошо, молодой человек!». Когда мы прибыли в Париж, он спросил у Джона и Чарльза:
– Господа, а вот почему человек, который совсем недавно стал учить наш древний язык, вполне сносно на нем говорит, а вы его практически не знаете?
Я сразу встал на их защиту, сказав, что господа Девой и Парнелл сделали намного больше для Ирландии, чем моя скромная персона, и что их вины в том, что мне языки даются легче, чем им, нет.
Вечером Джеймс Стивенс, Чарльз Парнелл и большинство парламентариев направились в Константинополь. Джон Девой и некоторые из фениев уехали в Брест – не тот, что в Белоруссии, а тот, что в Бретани. Оттуда Девой уйдет на французском почтовом пароходе в Бостон, а его спутники – в Дублин, Белфаст и Корк, готовить Рождественское восстание. Я же и несколько других под командой Майкла Дэвитта должны уехать в Бордо, а оттуда на пароходе в Лиссабон, и далее на Азоры, куда в ближайшем будущем прибудут добровольцы, из которых нам предстоит сколотить бригаду Королевских стрелков.
Но неожиданно оказалось, что на этот вечер не было железнодорожных билетов первого класса – а путешествовать вторым королю, пусть и некоронованному, ирландцы не позволили. Пришлось остаться в Париже еще на один день. Стивенс оставил свою квартиру в мое распоряжение – благо места и для меня, и для моих спутников было более чем достаточно.
Вечером я позволил себе полистать третью книгу из тех, что я привез с «Кузи» – путеводитель по Парижу. И на следующее утро я решил посмотреть те части французской столицы, где не успел побывать в прошлый раз – Левый Берег и район Сорбонны, а также аббатство Клюни и некоторые другие тамошние места. Конечно, многое в путеводителе еще не существовало или выглядело совершенно по-другому, но общее представление я из него получил.
И рано утром 11 сентября я пошел гулять по бульвару Сен-Мишель. Вдруг из какого-то переулка я услышал женский крик. Как ни странно, французы вокруг меня не обратили на эти крики никакого внимания. Только один прохожий осуждающе сказал: «Дура-баба, не знает, что гулять по этим переулкам опасно».
Я же метнулся в переулок и увидел четверых парижских бандюков-апашей, двое из них держали за руку какую-то девушку. Один опустошал ее ридикюль, а еще один с вожделением щупал ее за всякие разные места, отпуская при этом циничные остроты, от которых ухохатывались его подельники.