Брестские ворота
Шрифт:
– Было указание не провоцировать и демонстрировать спокойствие… – несколько стушевался Тимошенко.
– Вот-вот, боялись показать готовность, а в итоге снизили её чуть ли не до крайней степени! – не скрывая раздражения, заключил Мехлис.
В разговоре возникла тяжёлая пауза, которую после затянувшегося молчания снова нарушил Мехлис. Теперь он говорил подчёркнуто тихо, и от этого всё, что он сообщал, казалось ещё более зловещим.
– А вот вы объясните мне, почему 21 июня штаб округа отменил приказ о приведении частей в полную боевую готовность? Почему? Как получилось,
Сделав на этом слове особое ударение, Мехлис по очереди посмотрел на маршалов. Однако они молчали, и только потом Тимошенко глухо буркнул:
– Недосмотрели…
– Нет, на мой взгляд тут нечто другое… – осторожно заметил маршал Шапошников. – Думаю, в планировании был допущен просчёт. И теперь нам следует подумать об эластичной обороне.
– Выходит, директива № 3 была ошибочной? – так и вскинулся Мехлис.
– Я этого не говорил, – мягко возразил Шапошников. – Однако, принимая во внимание всю сложность управления войсками в сложившейся ситуации, я бы подумал, прежде чем её давать.
– Вы считаете, что войска управлялись плохо? – сощурился Мехлис.
– Видите ли, мы всё ещё пользуемся делегатами связи, а это, знаете… – Шапошников не договорил, но всем находившимся в кабинете было ясно, что он имел в виду.
И опять в кабинете повисла гнетущая тишина. Подозрения, высказанные Мехлисом, были слишком серьёзными, а с учётом прошлого опыта, скорее всего, небеспочвенными, но кого конкретно и в чём обвинять, было неясно, потому маршалы предпочитали молчать.
Не было прямого ответа на этот вопрос и у самого Мехлиса, и он вроде как нашёл выход, безапелляционно заявив:
– По-моему, военная прокуратура бездействует! Считаю необходимым принять экстренные меры в этом направлении и прежде всего укрепить дисциплину на всех уровнях. – Он по очереди посмотрел на Шапошникова и Тимошенко. – А вы как считаете, товарищи?
– Гадать тут нечего, – вздохнул Шапошников. – Надо приложить все усилия, чтобы остановить немецкое наступление.
– Что, оборона? – вкладывая в эти слова особый смысл, спросил Мехлис.
– Почему оборона? – почувствовав под ногами твёрдую почву, вмешался Тимошенко. – Мы будем наступать. Здесь!
Толстый маршальский палец, уткнувшись в карту, закрыл не только обозначение городка, но и его название, а сам Тимошенко, как бы обосновывая своё решение, твёрдо заявил:
– Комбриг Орлянский провёл успешную разведку боем, захватив удобный плацдарм, – и маршал, понимая, что тяжёлый разговор окончен, облегченно вздохнул.
От близкого разрыва мины стенка окопа вздрогнула, и с края свеженасыпанного бруствера посыпались комочки земли. Сжавшийся на самом дне комбат вздрогнул и инстинктивно втянул голову в плечи. Наскоро вырытое укрытие получилось мелковатым, и командиру всё время казалось, будто свистевшие в воздухе осколки должны угодить в него.
Вообще-то
Вдобавок ему, впервые попавшему на настоящую войну и до этого представлявшему себе всё иначе, было трудно понять, что происходит. Комбат был уверен, что Красная армия непобедима, стоит только отдать приказ, и она неудержимо пойдёт вперёд, но пока так не выходило.
Нет, что касается именно его батальона, поначалу всё шло хорошо. Сумев скрытно сосредоточиться на берегу реки, его бойцы под покровом ночи почти без потерь форсировали преграду и дружной атакой выбили противника из его укреплений. Видимо, тут сказался и общий порыв, и то, что разведчики, славно поработав за день до начала наступления, всё высмотрели и нашли слабое место в немецкой обороне.
Да, поначалу всё шло хорошо. Сбив немцев с занимаемых ими позиций, батальон рванулся вперёд, и вроде получалось именно так, как представлял себе войну командир. Но вот потом… Появились самолёты, загремели вражеские пушки, ответная стрельба стала плотнее, и движение вперёд сначала замедлилось, а потом и вовсе прекратилось, когда наступавшие части подошли к городку и упёрлись в его окраины.
Батальон, угодив под плотный пулемётный огонь, сначала залёг, потом, после нескольких неудачных попыток прорваться к крайним домам, немного отступил, и комбат, ещё не будучи уверен, что делает всё так, как надо, приказал окапываться.
После очередного близкого разрыва комбат ещё сильнее сжался и вдруг совсем рядом услыхал сдавленное:
– Разрешите?..
Он поднял голову и увидел, что в окоп заглядывает боец. Каска на его голове съехала набок, лицо было серым от еле сдерживаемого страха, в глазах светился испуг, но боец всё-таки держал себя в руках.
То, что внезапно появившийся красноармеец в такой аховой ситуации пытается придерживаться устава, поразило комбата, и он, ухватив храбреца за плечи, потянул его к себе в окоп. К удивлению капитана, боец начал сопротивляться и извиняюще бормотать:
– Не надо, товарищ капитан, я вас тут затесню…
Окоп для двоих был действительно мал, и тогда капитан, чтобы уравнять шансы, заставил себя выпрямиться. Теперь голова комбата была чуть выше бойца, распластавшегося на земле, и капитан по возможности строго спросил:
– В чём дело?
– Товарищ капитан, я из первой роты, связной. Старший лейтенант запрашивают, после миномётного налёта атака будет?
– Он что тебя под обстрелом послал? – изумился комбат.
– Нет, нет, – решительно замотал головой боец. – Я раньше вышел, а уже потом…
Комбат понял: про миномётный обстрел боец сказал от себя, выходит парень, получив приказ, несмотря ни на что, приполз. Что ж до продолжения атаки, то комбат об этом пока как-то не думал и сейчас наскоро соображал, что ответить связному.