Бриг «Меркурий»
Шрифт:
— Господа, — сказал Казарский, — попрошу всех на ют для военного совета.
Вестовой Васютин помчался за Прокофьевым.
За кормой было тихое голубое море и на фоне синего неба — белокипенные выпуклые пирамиды: паруса турецких кораблей, пенивших воду уже совсем неподалеку. Их черно-белые корпуса были ясно различимы.
Время от времени облака дыма полыхали над кораблями и, расплываясь клочьями, таяли на парусах, и в море всплескивали вверх фонтаны воды, похожие на сахарные головы. С каждым разом эти сахарные головы возникали все ближе и ближе.
Казарский кивнул торопливо поднявшемуся на ют Прокофьеву, выпрямился и сказал:
— Господа, положение наше не требует пояснений — Он указал рукой в море: —
Услышав свое имя, Прокофьев опустил руки по швам. Кровь отлила от его ярких юношеских щек. Он искоса глянул за корму и увидел белое облако, всплывающее к реям [14] турецкого корабля.
14
Pея — поперечное дерево мачты.
— Бум-м-м! — прокатилось по морю, и белые столбы воды поднялись вверх саженях в пятидесяти от брига.
— Мнение мое, — твердым голосом сказал Прокофьев, подняв на Казарского ясные голубые глаза — защищаться до последней крайности и затем взорваться вместе с бригом.
Он густо покраснел и смутился так, будто сказал что-то очень нескромное.
— Мичман Притупов?
— Присоединяюсь к мнению поручика Прокофьева.
— Лейтенант Скарятин?
— Согласен с мнением штурмана.
— Лейтенант Новосельский?
— Согласен с господином поручиком.
Щеки Казарского порозовели. Холодные серые глаза блеснули воодушевлением.
— Благодарю вас, господа! — сказал он. — Иного решения я не ожидал от русских офицеров, преданных своему отечеству. Я присоединяюсь к мнению господина поручика. Разрешите, я прочту текст, который мы впишем в шканечный журнал: «На военном совете брига „Меркурий“, состоявшемся сего четырнадцатого мая 1829 года, в присутствии господ офицеров брига, решено: защищаться до последней крайности, и если будет сбит рангоут или откроется течь, до невозможности откачивать оную, тогда свалиться с которым-либо неприятельским кораблем, и тот офицер, который останется в живых, должен зажечь крюйт-камеру [15] . Мнение сие подал корпуса штурманов поручик Прокофьев, и прочие офицеры единогласно к нему присоединились». Все! А теперь, господа, исполним свой долг перед отечеством.
15
Крюйт-камера — пороховой погреб.
У поручней стоял толстенький и коренастый переводчик и смотрел на медленно надвигающиеся корабли.
— Христофор Георгиевич, — сказал ему Казарский, — вы бы шли вниз, голубчик, здесь будет жарко.
Грек покраснел, насупился и сказал:
— Господин капитан, дайте мне ружье.
— Не стоит, голубчик, идите вниз, — повторил Казарский.
— Господин капитан, — переводчик прижал к груди оба кулака и заговорил тонким, срывающимся голосом. Ни в его лице, ни в его фигуре на этот раз даже насмешливый Скарятин не смог бы найти ничего смешного. — Господин капитан, дайте мне ружье! Ми солдат есть. Ми три раза турецкий пуля есть. Ми раньше большой семья бил, всех турка убила. Братья бил, сестра бил — теперь ми одна осталась. Одна!
Христофор поднял кверху палец и посмотрел на офицеров, и они отворачивались, не выдерживая этого взгляда.
— Дайте ружье господину переводчику! — сказал Казарский. — Свистать всех наверх! Выстроить команду! — приказал он.
Команда брига выстроилась на шканцах.
— Братцы! — обратился к матросам капитан. — Враг силен, отступление невозможно. Мы — русские моряки и не посрамим своего звания. Господа офицеры решили биться до последнего и затем взорваться вместе с бригом. Я надеюсь, что и матросы не запятнают чести андреевского флага. Я не сомневаюсь в вас, боевые мои товарищи! Помолимся богу, по обычаю переоденемся во все чистое — и в смертный бой за матушку Россию! Ура!
— Ур-р-ра! — загремели матросы, и гром этого «ура» слился с громом пушек турецких кораблей и заглушил их.
Казарский, подойдя к шпилю, выдернул из-за пояса пистолет и положил его на шпиль.
— Последний, кто уцелеет, выстрелит в крюйт-камеру, — сказал он. — Быстро переодеться, ребята, и по местам!
Матросы ринулись в жилую палубу. Казарский подошел к Максимычу. Старый матрос, расставив ноги, стоял у штурвала. Голова его была не покрыта, и сивые, будто морской солью покрытые волосы кудрявились тугими кольцами. Выцветшие голубые глаза рулевого с маленькими и острыми зрачками перебегали с парусов на кончик бом-утлегаря [16] . Могучие, корявые, как дубовые корни, руки легко вертели тяжелое рулевое колесо.
16
Бом-утлегарь — крайняя оконечность бушприта.
— Ну, Максимыч, на тебя надежда! [17] — сказал Казарский.
Старик насупил брови.
— Рад стараться! — сиплым басом сказал он. — Авось потрафим, ваше благородие, — продолжал он помолчав, — И французов бивали, а что этой турки рыбам скормили, то даже и сказать нельзя.
Казарский усмехнулся и отошел к офицерам, ожидавшим его распоряжений. Матросы в чистом платье один за другим торопливо выбегали из кубрика.
— Господа офицеры! — отрывисто сказал Казарский. — Расставить людей по местам, обрубить ял за кормой, перенести погонные орудия с бака…
17
В предстоящем бою очень важно было уметь маневрировать, чтобы избежать особенно губительных продольных залпов, то есть Залпов всем бортом неприятеля по длине брига, от носа до кормы или наоборот.
Бум-м-тра-рах! Ядра с корабля капудан-паши просвистели над ютом и, прорвав грот-марсель [18] , ухнули в море. Огромный корабль, окутавшись пороховым дымом, раскрылив все паруса, налетал с кормы. Второй шел чуть подальше, еще вне пушечного выстрела.
Казарский, прищурив глаза, смотрел на надвигающуюся громаду, и в памяти его вдруг встала картина из далекого раннего детства: огромный черный индюк, взъерошив перья, растопырив крылья, грозно наскакивает на маленького белого петушка.
18
Марсель — второй снизу парус. В зависимости от того, на какой мачте находится, носит добавочное название. Фор-марсель — марсель передней мачты. Грот-марсель — марсель второй мачты.
— Веселей, веселей, ребята! — крикнул Казарский на матросов, быстро и ловко устанавливавших на корме пушки под руководством румяного Скарятина.
Белокурый крепыш Васютин, серьезный, без обычной сверкающей улыбки, прорубив днище у яла, двумя удавами топора обрубил тали, и ял с плеском плюхнулся в поду и, полузатопленный, стал быстро отставать, покачиваясь между бригом и надвигающимся кораблем капудан-паши.
Бум-м! Снова окутался дымом бело-черный корпус турка. З-З-З-чах-чах-чах! — завыла и затрещала по рангоуту брига картечь.