Бриг «Три лилии»
Шрифт:
— Вот, — остановила его Туа-Туа. — Здесь обрывается.
Дрожащий палец Миккеля пополз вдоль строчки, голос срывался:
— «Траверз маяка Дарнерарт…» Это что значит? Увидели маяк, да?
Туа-Туа нетерпеливо кивнула.
— А к берегу, видать, подойти не смогли, — продолжал он. — Вот гляди: «Штормовой ветер. Сильная волна. Взяли два рифа на гафеле…»
Ком заполнил все горло.
— «Шторм не прекращается…» — читал Миккель. — Маяк Дарнерарт? Это где же, Туа-Туа?
Туа-Туа покачала головой: она не знала.
— В Германии,
Туа-Туа опустила глаза, не зная, что ответить. Вот перед ними книга с огромными деревянными корками, а в ней вся история брига «Три лилии». До кляксы…
— Ты… Вот увидишь, Миккель, — начала она, — они спаслись.
Миккель сидел на койке, спрятав лицо в ладони.
— Нет, Туа-Туа, — сказал он.
Туа-Туа подумала и вдруг встрепенулась.
— А как же, как же сюда попала книга?! — торжествующе воскликнула она. — Скажешь, из самой Германии приплыла?
— Правда! — подхватил Миккель. — Книга! Эх, жаль, Симона нет… Из Германии? Хотя, корки у нее ужас какие толстые и деревянные. Как думаешь, Туа-Туа?
— Я думаю — они спаслись, — сказала Туа-Туа.
— В Германии? Значит, по-твоему, он вернется?
Туа-Туа кивнула.
— Конечно, Миккель. А теперь мне домой пора. После рождества придем еще. Клади книгу на место. Ой, до чего здесь холодно!
Она села на пол и свесила ноги в щель. Внизу поблескивал серый лед.
— Вот увидишь, Миккель, он вернется! — решительно сказала Туа-Туа.
Миккель сунул книгу на место и задул свечу.
— Ага, весной вернется, — утешил он сам себя. — И я так думаю. Но мы об этом никому не скажем. Слышишь, Туа-Туа!
— Никому! — обещала Туа-Туа. — Как думаешь — заметил нас кто-нибудь?
— Никто! — заверил Миккель.
На Бранте Клеве, ниже каменного тура, они расстались. Миккель пошел к постоялому двору. Туа-Туа — в деревню.
Вдруг Миккель обернулся:
— Ты не забыла, что обещала, Туа-Туа? Никому ни слова.
— Лопни мои глаза!.. — ответила Туа-Туа.
Так началось рождество.
Глава десятая
ПЛОТНИК БРОСАЕТ ПЕРВУЮ СВЕЧУ
Рождество бывает только раз в году. В комнате ставят елку, если есть, и объедаются горячей свининой. Достают изпод гнета зельц, подают на стол вяленую треску. Проснешься спозаранок и думаешь: сегодня сочельник, лучший день во всем году.
Если только вы не живете в заброшенном постоялом дворе в Льюнге, в 1891 году. Потому что тогда ничего этого нет.
Бабушка Тювесон украсила комнату честь честью, все как положено. Рассыпала по полу ветки можжевельника, смела с подоконника дохлых мух. Пахло рождеством и — немного — свининой. Впрочем, запах свинины доносился сверху, от плотника. Бабушка варила треску.
Свежая, белая, нежная треска — разве плохо? Кто там мечтает о свининке, да так, что слюнки текут, а?
Миккель Миккельсон сидел у стола и листал газету восьмимесячной давности. В ней было написано, что в Америке строят корабли длиной в пять километров. Враки, конечно, как и все остальное. Боббе лежал на полу и храпел, уткнув нос в густую шерстку Ульрики. То один, то другой из них дергал головой и щелкал зубами, ловя блох.
А сверху пахло так вкусно, что прямо хоть ложись и помирай. Защемить, что ли, нос прищепкой? Подумать только, корабль длиной в пять километров!
Вдруг вся лестница застонала и заскрипела, сообщая, что сверху спускается плотник Грилле. Миккель считал, сколько ступенек ему осталось. Пять, четыре, три, две. Вот он остановился у двери. А теперь стучится.
— Войдите, — сказала бабушка, затягиваясь трубочкой.
Дверь открылась, показался плотник. Меховая шапка скрыла весь лоб, и он был похож на лешего.
— Вот поздравить пришел с праздником, — пробасил плотник Грилле и чихнул от рыбного духа. — Или я ошибаюсь, или у вас в самом деле треска?
— А чем плохо? — осведомилась бабушка.
— В будний день сойдет, — согласился плотник. — Но на рождество в рот бы не взял!.. Убирай кастрюлю с плиты, бабуся! Стол уже накрыт!
Бабушка уронила трубочку, пепел высыпался на половик.
— Может, поработаете ногами, подниметесь по лестнице? пробурчал плотник, повернулся и исчез во мраке.
Бабушка Тювесон сняла суп с огня и пошла следом; Миккель — за ней. Войдя в обитель плотника, она остановилась и всплеснула руками.
— Сомлею… сейчас сомлею! — ахнула бабушка.
— На здоровье! — буркнул плотник. — Только поешьте сначала. Старухам вредно млеть на пустой желудок! Входите, дует!
Кастрюли и прочий хлам были свалены в углу, так что можно было пройти к столу, не боясь поломать ноги. А на столе стояла свинина. Вокруг нее на тарелках и в мисках лежал зельц, крупяная колбаса, масло, сыр, маринованная сельдь. В большом бачке — свежий ржаной хлеб из булочной, рядом, в трех бутылках, три свечи. Плотник уже раскачал качалку и раскурил носогрейку.
— Присаживайтесь, бабуся, — пригласил он. — Стоя одни турки едят.
Бабушка поблагодарила и села. Миккель ковырял в носу.
— Заходь, Миккель Миккельсон! — рявкнул плотник. — Не в отца пошел, того плута не надо было упрашивать. Закрой дверь да садись!
Все заняли свои места. Плотник в качалке, бабушка рядом с ним. Миккель сидел напротив и спрашивал себя, как поступают плуты, когда им предлагают свинину.
Где ты, Петрус Миккельсон?
У Миккеля появился ком в горле, и он никак не мог проглотить его. Полчаса стояла полная тишина. Свеча коптила, свинина дразнила вкусным запахом, над колбасой вился пар. Уж этот плотник — на все руки мастер! Седые усы блестели жиром. Он нарезал свинину толстыми кусками и глотал, не разжевывая. Он пил пиво. Он пел: