Бриг «Три лилии»
Шрифт:
Она скользнула между сушившимися шкурами, ухватилась за левую распорку и прильнула к ней.
Миккель лег на правой распорке, упираясь коленями в брезент. Ну, как увидят снизу бугры на потолке?.. Тогда пропали. Он взялся покрепче правой рукой, втянул живот и затаил дыхание.
Эббер уже вошел в сарай. Шест с крюком стукнул о лестницу.
— Так-так, тебе надо тысяча шкур на тело — ты не будешь зубом цок-цок, самый мерзлый акробатист в мире.
Слышно было, как Якобин, стуча зубами, снимает мокрую одежду.
— Ой, Эббер за шкурами поднимается! — ужаснулась Туа-Туа.
Миккель шикнул:
— Он тяжелый, не полезет. Крюком ловить будет. Берегись, чтобы не зацепил.
Эббер поднялся на первые две перекладины. Они были нарочно сделаны толще, чтобы выдержать вес дубильщика; отсюда он всегда доставал шкурки шестом.
Из отверстия в крыше появился страшный крюк. Он повертелся в разные стороны, словно щупальце спрута, потом решительно двинулся вперед — так близко от Миккелева лба, что Туа-Туа стиснула зубы, чтобы не закричать.
— Знаю, знаю, где вы, мой птички! — хихикал Эббер.
Раз! Крюк проткнул первую шкуру и потащил вниз.
А вот снова вынырнул — прямо на Миккеля! У самого Миккелева лица он поймал следующую «птичку». Шкурка медленно поползла к дыре; вдруг крюк дернулся и зацепил Миккелеву штанину.
Туа-Туа сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
Эббер сердито рычал:
— Проклят крюк! Брезент зацепился! Лезь отцепить, Якобино!
Миккель, покраснев от натуги, достал из кармана нож и полоснул штанину.
— Стой. Сам отстал, проклят крюк!
Шкура исчезла. Миккель тронул коленку — кровь.
— Царапина. Молчи… — успокоил он бледную Туа-Туа, потом зажал «царапину» рукой, осторожно перегнулся через край и поглядел.
В ярком луче солнца, среди пляшущих пылинок, стоял Якобин и обматывал свою тощую грудь шкурами.
— Раньше, раньше!.. — ворчал он. — Как я мог раньше приехать, если ленсман день и ночь возле сторожки шныряет?
— Весь приход на тебя смотрел, да? — Эббер щелкнул языком. — Когда ты шел на церковь, с красивый черный котелок на твой голова?
Якобин бросил ему котелок:
— Ладно уж! Главное, теперь можно в путь.
Дрожащими пальцами Эббер достал из-за подкладки котелка кожаный мешочек.
— Николай-угодник тебя благословит! — тихо сказал он и поднес руку к свету; его могучее тело трепетало от волнения. — Все восемь?
— Все во-о-семь. — Якобин заикался от холода. — Ко-когда трогаемся?
Эббер сунул мешочек в голенище.
— Когда мясной бочка полный, друзь мой, — усмехнулся он, выталкивая Якобина за дверь.
— Но, Эббер, я же…
— «Я же, я же»!.. Ты думай, самый жирный человек мира можно стать от воздуха, да?.. — Голос дубильщика удалился по направлению к фургону.
Наступила тишина.
Миккель сидел неподвижно, зажав колено, и смотрел вниз, на черный котелок на полу. Он даже не заметил, как к нему подползла Туа-Туа.
— Больно, да, Миккель?
Она осторожно стерла кровь подолом. Миккель прикусил губу и улыбнулся ей.
— Когда ты так делаешь, мне ничего не больно, Туа-Туа.
Глава двадцать шестая
ЮЖНОАМЕРИКАНСКИЕ ЛАМЫ
Прокрасться мимо запертого фургона, в котором храпят два циркача, — самое простое дело на свете.
Миккель зашел к паромщику, договорился о перевозе, а теперь сидел за перевернутой лодкой и кривился: Туа-Туа перевязывала ему колено лоскутом от нижней юбки.
— Подумай как следует, Туа-Туа! — Он поморщился и загнул два пальца, осталось восемь.
— Сперва звал бежать, теперь говоришь — домой. Что ж тут думать…
— Потому что я умею считать до восьми, ясно? Слыхала, что Эббер сказал?..
— Если у меня свалятся чулки, то это из-за тебя! — сердито ответила Туа-Туа, отстегивая булавку.
— Вспомни, Туа-Туа: «Все восемь!..» Восемь, понимаешь? Чего восемь?
— Вязов на кладбище! — отрезала Туа-Туа и натянула лоскут так, что раздался треск.
— Ладно, пусть вязов, коли ничего другого не можешь придумать. — Миккель опять скривился. — Теперь представь, что идешь мимо вязов, вдоль кладбищенской ограды. Так? Пришла к двери в ризницу. Что пропало оттуда?
Туа-Туа ахнула и отпустила Миккелеву ногу:
— Рубины? С Каролинской шпаги!..
— Тш-ш-ш! Идет, после поговорим.
Хлопнула дверь, и на откосе появился паромщик. Он был старый, но греб хорошо — коли хорошо заплатить.
— Что, детишки, сидите, ждете дедушку-паромщика?.. По пятаку с носа, за вещи отдельно.
Туа-Туа достала из узелка пятнадцать эре:
— Вот, сдачи не надо.
Паромщик зашагал к лодке, проверяя на ходу каждую монету на зуб:
— Сдача плачет, в чужой карман не хочет, — сказал он, отвязывая веревку. — Чай, у Эббера были, зверей глядели?
— Каких зверей? — Миккель прыгнул в лодку.
— Али бывает цирк без зверей? — Паромщик презрительно сплюнул. — На корму, мокроносые, да не лотошитесь — вон какая морока.
На юге громоздились черные тучи, по воде протянулись морщинистые полосы. Старик взялся за весла. Он греб часто и сильно.
— А приметишь шерсти клок, не бреши после, будто дед зверей перевозил! — Он сердито фыркнул и пнул ногой осмоленную решетку.
Туа-Туа отодвинула свой башмак.
У Миккеля на виске забилась жилка.