Бриг «Три лилии»
Шрифт:
— Поехали! — скомандовала тетушка Гедда.
Возница чмокнул губами, подвода тронулась. Тетушка Гедда сидела за ящиком и вязала так, что спицы звенели.
Мы уже знаем, что дорога кончалась у Синторовой пристани. Но тетушке Гедде нужно было дальше.
— Сгружай орган! — распорядилась она. — Вот тебе крона за хлопоты, да не трать ее на какой-нибудь вздор.
Правда, крона была датская, но тетушка Гедда сказала, что она даже лучше шведской. И зашагала через пустошь.
Как раз в это время вернулась
— Бэ-э-э-э!
Тетушка Гедда круто остановилась. Ягненок? Ну конечно, ягненок!
Богатей Синтор перегнал свое стадо на северную пустошь, да, знать, один сосунок отбился и теперь звал мать.
Тетушка Гедда сразу определила: вон за тем обгоревшим загончиком блеет, бедняжечка.
— Ах ты, дитятко жалкое! — пробормотала Гедда и тихонько обогнула загон.
Но здесь она увидела не овечку, а человека в черном костюме и широкополой шляпе. Шляпу украшал венец из красных перьев.
— Бэ-э-э-э! — усердствовал мужчина; он еще не заметил тетушку Гедду.
— Постыдился бы, негодник! — крикнула тетушка и стукнула его зонтом так, что перья полетели.
Мужчина испуганно заблеял и бросился наутек на полусогнутых ногах. Но зонтик тетушки Гедды снова метнулся вперед, как молния, и зацепил беглеца ручкой прямо за шею.
Говорят, будто старые девы за версту кофе чуют. А дым над трубой постоялого двора был настоящего кофейного цвета. Если бы не этот дым, тетушка Гедда ни за что не нашла бы дорогу.
— Шагай, слизняк! — скомандовала она и повела полузадушенного кривляку вниз по Бранте Клеву, определяя путь по запаху.
В прихожей человек-овца вдруг заблеял еще раз и попытался вырваться.
— Нет, нет! — всхлипнул он при виде грозно поднятого зонтика. — Я не бежать вовсе, только чулки снять!..
На башмаки «артиста» были натянуты красные чулки от трико.
Глава тридцать третья
ШКУРА, КОТОРУЮ НАДО ДУБИТЬ
Слыхали вы об овцах, которые стучались бы в дверь, прежде чем войти?.. Нет? Зато вы не слыхали и о таких тетушках, как Гедда из Эсбьерга!
Тетушкины руки были заняты двуногой овечкой, поэтому она толкнула кухонную дверь ногой.
— Мир вам, хозяева! — сказала тетушка Гедда и наподдала пленнику коленом сзади, так что он полетел к печке — прямо в пасть Боббе.
Боббе взвыл, подскочил и вцепился в черные брюки так ловко, словно всю жизнь только этим и занимался. Человек-овца вопил, Боббе глухо рычал.
Едва Петрус Миккельсон выдворил Боббе в каморку, как настал черед бабушки всполошиться:
— Не бери греха на душу, парень!..
Енсе поднялся на ноги и шел, хромая, на дрожащего оборотня. В правой
— Так это ты, волк паршивый?! Так, ясно!..
Сильный удар сшиб с оборотня шляпу — полюбуйтесь-ка, вот он перед вами, сторож льюнгской церкви. На голове котелок, руки прикрывают то место сзади, где Боббе вырвал лоскут.
— Тоже волк — овца он, вот кто! — презрительно фыркнула тетушка Гедда, разделяя драчунов зонтиком. — Взрослый человек, а носится в проливной дождь и блеет! Где это видано?
Миккель смотрел, словно завороженный, на широкополую шляпу, упавшую на пол. Вокруг тульи торчали четыре замызганных пера, что украшали некогда уздечку цирковой лошади. Шляпа Цыгана! Которая слетела с его головы в тот раз, когда Белая Чайка прыгнула через речку.
Где же были твои глаза, Миккель Миккельсон?
Он перевел взгляд ка ноги Якобина: акробат успел снять только один красный чулок.
«Соображай, какой получится след, если на башмак натянуть чулок? Как от морской овцы — что на песке, что на огороде!
И что такое пятиметровый прыжок для акробата!
И зачем — помнишь, Миккель? — зачем нужно было Якобину куда-то грести по ночам?
А хриплый, блеющий голос Якобина? Конечно же, это он заманивал овечек в Эбберову бочку!
И лишь один Боббе смекнул, какая опасность грозила Ульрике, когда она по вечерам шла навестить Синторовых овец — в охотничьих угодьях Якобина!»
Чем больше Миккель думал, тем яснее понимал, каким он был остолопом.
— Спрячь нож, Енсе, здесь я распоряжаюсь! — прогремел голос Миккельсона-старшего. — И без того дрожит, словно в лихоманке.
Бабушка подвинула Якобину скамеечку, и он, стуча зубами, сел возле печки.
Петрус Миккельсон вышел с видом судьи на середину:
— Так это ты, Якобин, крал Синторовых овец? Может, скажешь, зачем ты это делал. А мы послушаем.
Якобин посмотрел на дверь, где стояла, точно солдат, тетушка Гедда с зонтом наготове.
— Чтобы от воротника избавиться! — прохрипел он с отчаянием. — Эббер сказал, пока не наполним бочку, ехать нельзя.
— Как… что… ехать? — растерялся Миккельсон-старший.
— Они мечтали опять с цирком поехать, понимаете? — нетерпеливо вмешался Миккель. — И вбили в голову паромщику, что он не овец возит, а карликовых лам для цирка Кноппенхафера.
Тетушка Гедда опустила зонтик.
— Ишь, мошенники! — усмехнулась она. — И все потому, что воротник жал?
— Пять лет — больше ни один акробат не может выдержать такой ошейник! — мрачно сказал Якобин и оттянул пальцем воротник. — Если он после того не уйдет, то, считай, пропал, не будь я Еко…
— Екобин! — крикнула Туа-Туа и подпрыгнула на кушетке. — Понял, Миккель? «Е» на фонаре, который вожак подцепил рогами после пожара…