Бригантины поднимают паруса
Шрифт:
– Здесь улицы поливают трижды в сутки, – буркнула она. – И ты это знаешь.
– Откуда? – возразил я. – Ученые такие невнимательные… и рассеянные.
– Правда?
Я сказал, оправдываясь:
– А кто из мужчин не заметит твои вторичные признаки? Даже женщины зыркают и отвлекаются.
Она вела автомобиль быстро и сосредоточенно, устремив взгляд на дорогу впереди и ни на миг не отводя в сторону.
Я открыл бардачок, Эсфирь с неодобрением взглянула, как я сунул туда пистолет.
– Пусть полежит. Надеюсь, не продашь, пока меня не будет.
Она ответила резко:
– Я пойду с тобой!
– Нет, – отрезал я. – Нет. Такие вопросы решаются наедине. Без свидетелей, тем более без болтливых женщин.
– Я не болтливая.
– Женщины все болтливые, – сообщил я ей новость. – Или они не женщины. Думаю, и Хиггинс удалит всех посторонних с места нашего разговора.
Она покривилась, но хотя женщины рационально мыслить не умеют, однако в разведке их приучают хотя бы поступать рационально, потому посопела, поворчала про себя и сказала с неохотой:
– Как знаешь.
– Спасибо.
– Но я уверена, что смогла бы подыграть.
– Дорогая, – ответил я ласково, – когда речь идет насчет атомных зарядов, женские чары не срабатывают.
– При чем тут чары, – возразила она, но уже без напора, просто потому, что возразить хочется, на самом деле действительно привыкла полагаться на свое обаяние, – я же не новичок в разведке!
– Ага, проболталась!
– Ничуть, ты все не так понимаешь. Просто знаю, когда что сказать.
– Это если допустят до разговора взрослых мальчиков, – уточнил я. – Но, скорее всего, увидев еще и женщину, никто со мной говорить не захочет. Женщина на корабле – плохая примета.
– Какой-такой корабль?
– Мы все на корабле, – напомнил я. – Космическом, по имени Земля.
Она дернула плечом.
– Ладно. Посмотрим, насколько ты хорош как переговорщик.
– Ты лучше, – согласился я и добавил со смиренным укором, – вон даже меня уболтала и в грех ввела…
– Чего-чего?
– Стыдно вспомнить, что ты со мной делала, утоляя свою разнузданную похоть.
– Свою? А не твою?
– Я ничего не гарантирую, – напомнил я. – Просто нужно пробовать сперва такие варианты, как поговорить, попросить закурить, спросить, как пройти в библиотеку. Если не получится, тогда уже кувалдой в лоб… Но я, как человек очень глубоко в душе мирный, убежден, что в высокодуховном мире можно и без стрельбы.
Она спросила язвительно:
– Как? Ледорубом по башке?.. А если получится криво, то додушить?
– Все думаешь о своих удовольствиях, – укорил я. – Но большевики не ищут легких путей.
– Это я заметила, – ответила она. – Один только тот боевик чего стоит, которого ты зачем-то отпустил…
– Это Дуглас? – переспросил я. – Да просто пожалел.
Она воззрилась на меня в великом изумлении.
– Ты?.. Да ты самый черствый и жестокий человек на свете! У тебя вовсе нет сердца!
– А что у меня качает кровь? – спросил я. – Дуглас вообще-то был хорош и предельно честен, но его пару раз подставили сослуживцы, а начальство предпочло встать на сторону коррумпированного большинства вместо того, чтобы защитить своего преданного бойца. Думаю, в руководстве были мерзавцы, что промышляли контрабандой в крупных масштабах.
– Сочувствую, – буркнула она. – Но я бы боролась.
– Он тоже боролся, – ответил я. – Пока не упекли за решетку по сфабрикованному обвинению. Тогда озлился окончательно. Навыки спецназовца помогли выжить в тюрьме первый год, а потом они же дали возможность организовать бунт и под его прикрытием бежать… И с тех пор он один из самых опасных наемников.
– М-да, – пробормотала она задумчиво, – если встретимся, я его, конечно, убью, но… с сочувствием.
– Вот почему женщин нет в стратегах, – заметил я.
– А что не так?
– Дугласа можно использовать, – пояснил я. – Да, как наемника, но для благих целей. Где самим нельзя засветиться… или испачкать имя. А потом со временем поднести эти дела как сделанные во имя родины… придумаем, какой, и он получит не только прощение и реабилитацию, но и пару наград. Что обелит его перед семьей.
– У него есть семья?
– Жена уже бросила, – сказал я, – нормальная женщина, как и все вы, предательницы. Но двое детей вряд ли папу забыли. У них сердечки еще чистые, честные, добру открытые… И будут горды, если окажется, что папа не преступник, это было только прикрытие для его опасных операций.
Она буркнула:
– Подумаешь, стратег. Слишком далеко заглядываешь. А тут завтрашний день может все изменить… Вон тот дом и есть вилла Хиггинса?
– Я думал, Моссад в курсе.
– Мы знаем его квартиру в городе, – отрезала она сердито.
– Думаю, – сказал я, – сюда он не только баб возит.
– Похож?
Она помолчала, всматриваясь в одинокий дом в конце дороги. Хотя дорога идет и дальше, но здание выглядит так, словно именно на нем заканчивается город, а дальше непонятный мир, который нужно обязательно освоить до последнего дюйма, прежде чем лезть на всякие там марсы и юпитеры.
– Что-то мне как-то не по себе, – призналась она. – Вроде бы идешь ты, не жалко, и так достал, но все равно, вдруг дело пострадает?
– Жалостливая ты, – согласился я. – Даже добрая. Твои близко?
Она покачала головой.
– К сожалению, сейчас как раз далеко. В смысле, помочь не смогут.
– Вот и хорошо, – ответил я. – Значит, действуем одни. Жди здесь, я отлучусь минут на девять. Может быть, даже на десять, но, полагаю, все-таки уложусь в девять.
Она молча смотрела, как я вытащил смартфон и вожу пальцем по тачскрину, спросила наконец с надеждой в голосе:
– Приведешь помощь?
– Увы, – ответил я, – это ты с отрядом, а я один, как Карузо. Но помощь приведу. Одно только тревожит…