Бриганты
Шрифт:
— Гасконцы лишились самого опытного своего командира! Теперь они долго не продержатся! — воскликнул он и одарил гонца сотней золотых франков.
Еще через два дня пришло сообщение, что Субиз сдался. Англичанам из отряда лорда Перси, которые сумели спрятаться там после проигранного боя, разрешили уйти с оружием, а сеньора Субиза, вдова и регентша своего малолетнего сына, принесла оммаж французскому королю.
Это известие застало нас под стенами Сен-Жан-д`Анжели, откуда вышла англо-гасконская армия на помощь Субизу. Это был небольшой городок с довольно таки хлипкими стенами пятиметровой высоты. Охранять его оставили гарнизон из двадцати гасконцев, которые не хотели умирать за английского короля. Как только они увидели, какое большое войско прибыло, как только поняли, что их собираются штурмовать, сразу прислали парламентеров. Не успели мы разбить лагерь, как пришло сообщение, что Сен-Жан-д`Анжели теперь под властью французского короля.
Следующим пал Ангулем — бывшая ставка Черного Принца. Этот город немного уступал Пуатье по размеру и населению, но в политическом плане была важнее. Его падение как бы обозначало конец эпохи английского владычества в Аквитании. Делегация горожан встретила нас на подходе. Переговоры были короткие и результативные. Войскам вход в город был запрещен. Въехали только командиры, которые приняли оммаж ангулемцев и попировали с ними два дня. Я со своим отрядом был в это время вдалеке от города. Мы разоряли деревню одного из гасконских сеньоров, пользуясь тем, что он еще не успел перейти на нашу сторону.
Затем сдались Тайлебур и Сент. Под стенами последнего мы задержались на два дня, потому что там стоял английский гарнизон под командованием рыцаря Вильяма Фаррингтона, который собирался биться не на жизнь, а на смерть. На его счастье епископ подговорил горожан. Они схватили английского рыцаря и пригрозили, что убьет его, если будет мешать переговорам. В итоге отважный рыцарь попросил выторговать ему беспрепятственный выезд из города. Его проводили в Бордо, предупредив, чтобы не задерживался там, иначе во второй раз так просто не отделается.
В Сенте нас догнало известие, что ларошельцы выгнали англичан из своего города. Сделали это очень хитро. Жан Кадорьер, прево города, пригласил оруженосца Филиппа Манселя, кастеляна, человека, как говорят, глуповатого и неграмотного, в мэрию на торжественный прием. Во время этого приема прево вдруг — надо же, как вовремя! — принесли послание от короля Англии. Филипп Мансель убедился, что печать на послании королевская, и поверил всему, что прочитал вслух Жан Кадорьер. Король Эдуард якобы приказывал прево провести сразу по получению этого послания смотр городского гарнизона. На смотре обязан был присутствовать и отряд англичан. Когда они под командованием оруженосца Филиппа Манселя вышли из замка, то оказались окружены со всех сторон вооруженными горожанами. Англичане сдались и были отправлены морем в Бордо. Но и французов ларошельцы отказались впустить в город. Они потребовали охранные грамоты для поездки в Пуатье, где собирались провести переговоры лично с коннетаблем Франции Бертраном дю Гекленом, каковые незамедлительно получили. Ведь Ла-Рошель — по значимости второй после Бордо порт на западном побережье.
К моменту прибытия ларошельцев в Пуатье там уже собралась вся французская армия. Делегация состояла из двенадцати состоятельных горожан, их слуг и охраны. Выглядели они богаче многих рыцарей. Война не для всех была бедствием. Коннетабль Франции принял их в бывшей резиденции сенешаля Пуату, в большом холле замка. Бертран дю Геклен восседал на помосте в центре, а по бокам от него на стульях такой же высоты занимали места три герцога, Беррийский, Бургундский и Бурбонский, и Оливье де Клиссон. Первые два — одесную, последние два — ошуюю. Остальные знатные сеньоры и командиры отрядов сидели на лавках вдоль стен. Я сидел слева, как родственник герцога Бурбонского, между виконтом де Роганом и сеньором де Сюлли. Возглавлял делегацию ларошельцев мэр Жан Шодерон — упитанный мужчина с окладистой бородой и густыми усами, из-под которых выглядывали алые, мясистые губы сластолюбца, одетый в шапку из алого атласа и меха куницы и шитую золотом, темно-красную котту длиной почти до пола и с золотыми пуговицами везде, где только можно, в том числе и на узких черных рукавах. Вырез горловины был скреплен массивной золотой застежкой в виде акулы, подогнувшей хвост.
После обмена приветствиями, Жан Шодерон изложил условия, на которых ларошельцы были согласны стать подданными французского короля:
— Мы хотим, чтобы отныне не было в городе ни одного замка. Тот, что есть, мы разрушим, и королевским указом должно быть заверено, что никакой другой замок возведен не будет. Город Ла-Рошель и прилегающая местность отныне и во веки веков останутся особым доменом и будут находиться под юрисдикцией самого короля Франции, и этот статус не будет нарушен никаким брачным или мирным договором, и никаким другим образом, какая бы судьба не постигла французское королевство. Управлять им будут два бальи — один от горожан, который будет заниматься административными и судебными делами, второй от короля, который будет ведать военными. Городу будет позволено чеканить монету: флорины, черную и белую, той же пробы и вида, что и в Париже.
Коннетабль Франции долго молчал в ответ, потом гмыкнул два раза и произнес:
— Я не вправе принимать такие решения. Придется вам ехать в Париж, к королю. Я выделю охрану.
— Горожане Ла-Рошели будут благодарны тебе за это! — напыщенно произнес мэр Жан Шодерон.
На этом аудиенция и закончилась. Бертран дю Геклен пригласил ларошельцев на пир, в конце которого, подозвав меня, приказал:
— Проводишь их к королю. Никого к ним не подпускай, даже людей герцогов. Если что, действуй жестко, ссылаясь на меня.
48
Мы едем уже вторую неделю. Впереди полусотня Мишеля де Велькура, затем сотня Хайнрица Дермонда, дальше я с делегацией, за нами сотня Ламбера де Грэ и замыкает полусотня Анри де Халле. Ларошельцы спешат, поэтому, несмотря на жару, едем весь световой день, только в полдень останавливаемся часа на два. От района военных действий мы уже далеко, так что все поснимали бригантины, кольчуги и шлемы. Чем ближе к Парижу, тем реже попадаются брошенные деревни и заросшие молодыми деревцами поля. Несколько лет без войны — и везде ухоженные поля, сады и виноградники, на которых трудятся крестьяне. Они провожают нас настороженными взглядами, но не разбегаются, завидев, как делают аквитанские. На скошенных лугах стоят копны свежего сена. На больших арбах его перевозят в деревни, замки, города. На виноградниках собирают урожай. По словам крестьян, в этом году виноград хороший, вино должно получиться отменное. Мирная, спокойная жизнь кажется мне странной, даже нереальной. Как догадываюсь по удивленным лицам моих бойцов, им тоже.
По мере приближения к Парижу мэр Ла-Рошели Жан Шодерон стал общительнее. Сегодня даже соизволил ехать рядом со мной и беседовать на интересную для него тему — цены на различные товары. Мэр сменил тяжелую котту на легкое красно-зеленое шелковое котарди длиной до коленей и подпоясанное кожаным ремнем с овальными серебряными ликами святых. Мужик он трусоватый, поэтому каждый раз, когда впереди слышался шум, начинал правой рукой потирать серебряные лики и беззвучно молиться, быстро шевеля мясистыми губами сластолюбца. Жеребец у него изабелловой масти, очень грациозный, явно с примесью арабских кровей, однако норовистый и, как и хозяин, слишком пугливый. Мой жеребец постоянно пытался куснуть его, поэтому Жан Шодерон не прижимался ко мне, даже когда струсит. Я в свою очередь расспросил мэра Ла-Рошели о ценах на постройку судов.
— Для рыцаря ты хорошо разбираешься и в торговле, и в судостроении! — произнес он комплимент.
— У меня было свое торговое судно. Утонуло во время шторма возле Марселя. Один я спасся. Пришлось набирать руту и идти в наемники, чтобы накопить на новый корабль, — выдал я легенду.
С каждым перемещением начинаю все искренне верить в то, что придумываю. Впрочем, не так уж и много неправды в сказанном мной.
— Говорят, ты очень хороший командир, даже в артиллерии понимаешь. Враги тебя боятся, — произносит Жан Шодерон очередной комплимент. — Наверное, и добычи взял немало?