Бриллиант для Слепого
Шрифт:
Иногда хозяин кабинета брал из книжного шкафа с зашторенными стеклянными дверцами холщовый мешочек с пшеницей и, высунув руку в форточку, высыпал горсть зерна на подоконник. Голуби ворковали, стучали клювами о жесть карниза. Этот звук Николаю Николаевичу невероятно нравился. Он весь вытягивался, подбирался, прикладывал к левому уху руку и несколько минут слушал. То, что его считают чудаком, для Николая Николаевича никогда не было новостью.
«И пусть считают. Они-то ведь не знают, кто я на самом деле, под какой звездой рожден и для чего послан в этот мир», — произнеся эти слова про себя, Князев подбоченивался, вскидывал голову, а затем указательным пальцем правой руки приглаживал усы. Его глаза сверкали. Такие глаза бывают у женщин, одержимых
Он покинул свой кабинет и направился в столовую, омерзительно пахнущую жареной рыбой и щами.
«Пахнет, как в людской», — вздохнув, подумал Николай Николаевич, спускаясь в полуподвальное помещение, где располагалась столовая.
Всякое величие, на взгляд Николая Николаевича, заключалось в простоте.
«Простоте невозможно подражать, ее невозможно скопировать», — к этой мысли Князев пришел своим путем. Он давно знал это, может быть, с этой мыслью и родился, и она жила в нем все его долгие сорок шесть лет. Он прекрасно знал, что появился на свет не случайно, на то была воля Бога: планеты выстроились в нужном порядке, и произошло его зачатие, а затем, проведя девять месяце в утробе матери, он появился на свет. Появился не просто так, для бессмысленного существования, не для того, чтобы прожить как придется отведенные Богом годы, а для выполнения определенной миссии. В чем эта миссия, долгие годы Князев не знал. Но мысль о собственной исключительности не покидала его никогда. Он знал, что все остальные люди, окружающие его, те, с которыми он общается, которые пишут письма, устраиваются к нему на работу, принося заявления, — обыкновенные люди. А вот он, Николай Князев, человек необычайный, наделенный судьбой невероятным даром. Он если и не равен Богу, то избранник Божий и стоит к нему намного ближе других.
«Помазанник Божий! Я помазанник Божий», — по утрам и вечерам, а иногда даже во сне повторял себе Николай Николаевич.
Он холил эту мысль в своей душе, укреплял ее, и она, в конце концов, стала стержнем его существа. Но он никогда ее не выпячивал, никому о ней не рассказывал, никого в свою тайну не посвящал. Он долго, слишком долго ждал своего часа — того момента, когда сможет выполнить предначертанное ему судьбой. И это время пришло.
О каждой выставке сотрудники управления кремлевских музеев узнавали намного раньше. Ведь именно он, Князев, готовил командировочные документы для сотрудников музея, которые отправлялись за границу вести переговоры с владельцами той или иной выставки. Естественно, он знал, что выставка под звучным названием «Сокровища дома Романовых» приехала в Москву восемь дней назад. Казалось бы, что из того? Мало ли проводится выставок? Каждый год десятки разнообразных экспозиций разворачивались в залах кремлевских музеев, выставлялись экспонаты, приходили посетители, экскурсии. Через месяц или два выставки закрывались и, как правило, возвращались за границу — на свою родину.
Выставку сокровищ царской семьи — династии Романовых привез английский королевский дом. В тот день в душе Николая Князева произошел взрыв. Его потрясли не перстни, не колье и шкатулки из нефрита, украшенные бриллиантами, не табакерки, портсигары, кубки и чаши, его потряс бриллиант, величиной с небольшую сливу. Он сверкнул, и Николай Князев был ослеплен, сражен наповал.
Он оказался в зале музея как раз в тот момент, когда сотрудники вынимали из сейфа шкатулку с бриллиантом, вернее, даже не шкатулку, а металлический пенал, что-то похожее на маленький бокс для медицинских инструментов. Камень сиял так, что Князеву стало не по себе. Закружилась голова, задрожали руки, начали подгибаться ноги. И если бы Князев не оперся спиной о колонну, то наверняка рухнул бы на пол.
Каждый день утром и вечером Николай Князев ходил в зал. Охранники, привыкшие к его чудачествам, так же, как и сотрудники музея, не обращали на него внимания. Он приходил и четверть часа восхищенно смотрел на камень. Вопросов Князеву никто не задавал. Ну стоит человек у толстого бронированного стекла и любуется алмазом. Ну и пусть себе стоит, он ведь никому не мешает, не кричит, не тянется к нему руками, а лишь смотрит на него честными голубыми глазами. Но если бы кто-нибудь в этот момент смог заглянуть Николаю Николаевичу в глаза, он был бы поражен: глаза Князева лихорадочно горели, светились изнутри.
Постояв четверть часа, Князев разворачивался через левое плечо и с просветленным лицом покидал зал. Камень оставался неподвижно лежать на бархатном ложе.
С появлением камня жизнь Николая наполнилась смыслом, хотя для постороннего глаза в поведении Николая Николаевича ничего не изменилось. Он так же добросовестно, за полчаса до начала работы, появлялся в своем кабинете и так же в положенное время покидал рабочее место. В портфеле как утром, так и вечером булькала банка с освященной и заговоренной дистиллированной водой. Князев знал, что когда в музее нет важных гостей и их не ждут в ближайшее время, под стеклом лежит не бриллиант семьи Романовых, а подделка — кусок горного хрусталя такой же формы и такой же огранки. Лежит и сверкает, но это совсем не тот блеск. Блеск горного хрусталя холоден, он не греет душу, не потрясает естество, не разрушает, он блестит так же, как кусок льда, замерзший в холодильнике, ни больше ни меньше. Настоящий бриллиант, если на него смотреть долго, дарит человеку радость и позволяет прикоснуться к вечности.
ГЛАВА 5
Тихон явился ровно в семь часов утра. Фагот поднялся в шесть, умылся, позавтракал и ждал своего учителя.
Вдвоем они вышли во двор. На этот раз Тихон приехал не на такси, а на своей машине — старой двадцать четвертой «Волге». За руль вор садился чрезвычайно редко. Приученный к сюрпризам, Никита не спрашивал, куда они едут. Тихон припарковался в людном месте в новом районе возле универсама.
— Сними свои зеркальные очки и надень эти, — он протянул парню простые солнцезащитные очки.
— Зачем?
— Мне не нужно, чтобы тебя принимали за слепого. С другой стороны, в очках тебе привычнее. В них ты чувствуешь себя комфортно. Будешь тренировать взгляд на прохожих.
— Как же они его увидят через темные стекла?
— Взгляд — это сила, и темные стекла здесь не помеха. Тихон вышел из машины. Фагот ждал, затем спросил:
— Что делать?
— Выходи и смотри на то, как реагируют на меня прохожие, следи за мной. Учись. Будь внимателен. Этот урок должен изменить твою жизнь. Ты станешь другим.
Они пошли рядом. Тихон шел против течения толпы, и люди расступались перед ним.
— Теперь отойди от меня метров на пять в сторону, — распорядился вор.
Они разошлись. Толпа перед Тихоном по-прежнему расступалась, ни у кого не хватало духу стать у него на пути. Фаготу же приходилось лавировать, редко кто уступал ему дорогу. Дошли до перехода.
— Ты все видел?
— Да.
— И что понял?
— В вас есть сила, а во мне ее нет.
— Вчера ты мне говорил другое, — напомнил Тихон. — Иди вперед, и все должны чувствовать, что ты не собираешься сворачивать.
— А если, идущий мне навстречу, тоже не станет сворачивать? Тихон удивленно приподнял брови:
— Ты видел, чтобы кто-нибудь не свернул передо мной?
— Нет.
— А разве я выгляжу амбалом с пудовыми кулаками или бакланом, готовым заехать в морду первому встречному? — допытывался Тихон. — Вперед! — скомандовал он.
И Фагот пошел. Он твердил себе: я не сверну, я не изменю свое движение ни на шаг!
Никита расправил плечи и упрямо пошел по тротуару, выбрав себе ориентиром дом, замыкающий перспективу улицы. Вначале он пытался просто не замечать прохожих, но понял свою ошибку: это прохожим должно казаться, что он не замечает их, самому же нужно поступать наоборот — увидев, что кто-то идет на него, чуть-чуть ускорять шаг, идти на таран.