Бриллиант
Шрифт:
— Миссис Тилсбери, — прервал человек по имени Куин. — Доктор Томас и я, мы оба были свидетелями на вашей свадьбе. Мы наблюдали, как вы расписались в регистре, прежде чем мы поставили свои подписи. На вас то самое кольцо, которое я держал перед церемонией и затем передал вашему мужу, чтобы он надел вам на палец в присутствии Бога.
Не в силах поверить в эти жуткие слова, я подняла руку и уставилась на кольца, которые добровольно нанизала на палец менее часа назад.
Я не могла отрицать их существование и вся сжалась от холодного ужаса. Я почувствовала боль в груди, которая вылилась в крики, когда я набросилась на этого беспринципного обманщика, проклиная его имя. В мгновение ока двое свидетелей оказались рядом со мной и схватили меня за руки, так что я могла только дергаться, задыхаясь и дико озираясь. Моя шляпка съехала, волосы растрепались. Я была похожа на безумное существо, а именно этого они и добивались. Отчаявшись, напрасно ища спасения, я выкрикнула:
— Помогите мне! Пожалуйста, помогите мне… — зная, что гробовщики все еще слонялись поблизости, дожидаясь нас, чтобы присоединиться к процессии. Но никто не подошел. Никто не ответил. Мои крики наткнулись только на вежливое молчание и заткнутые уши, давно привыкшие к напыщенным речам и печальным воплям людей, недавно переживших тяжелую утрату. И все это время грустный похоронный колокол звонил, на время делая жуткие паузы. Нереальное настроение в этот нереальный день.
— Это, несомненно, послеродовая травма, депрессия, к которой к тому же примешалось горе, привела к такой истерии, — спокойно сказал доктор. — Боюсь, что ваша жена некоторое время будет в таком состоянии, мистер Тилсбери. Ей, возможно, не стоит идти на службу сегодня, кто знает, как глубоко ее это затронет и какое это окажет воздействие на ее психическое состояние? Недавно родившие женщины, как известно, склонны к некоторой степени безумия, а когда они пережили столько расстройств, как миссис Тилсбери… — он полез в свою коричневую кожаную сумку, — …возможно, в сложившейся ситуации успокоительное сможет помочь…
— Нет! — я быстро повернулась, обратившись к Тилсбери. — Только не это. Пожалуйста! Я успокоюсь, обещаю. Не позволяйте им колоть меня. Не сейчас.
— Хорошо, мы всегда будем поблизости, чтобы помочь вывести миссис Тилсбери из церкви, если ситуация окажется слишком напряженной для нее, — продолжил его друг. — А если она будет нуждаться в какой-нибудь дополнительной помощи, чтобы успокоить нервы и притупить боль, как часто делала ее мать, тогда мы всегда предоставим необходимое лечение…
— Я уверен, что это не потребуется, — холодно сказал Тилсбери, затем добавил: — Я уверен, что Алиса знает, как себя вести.
Цепляясь за этот шанс, я стала умолять:
— Как вы можете позволить вести себя со мной так непочтительно? Вы же не собирались запретить мне пойти на похороны моей матери? Как вы можете быть настолько бессердечным и жестоким! Вы знаете, что я не сумасшедшая. Почему вы так мучаете меня?
— Это не входило в мои намерения, Алиса. Но я должен убедиться, что тебе можно доверять, что ты в состоянии нормально ответить, если кто спросит… Ты теперь миссис Тилсбери. У моего близкого друга, мистера Куина, есть свидетельство о браке наряду со всеми документальными доказательствами, в которых мы, возможно, нуждаемся.
Он посмотрел на лысого человека, который как будто по приказу извлек из своего кармана мятое свидетельство и поднес его прямо к моим глазам. Я увидела, как его розовый короткий палец с толстым остроконечным и сильно покусанным ногтем скользнул к белесому центру листка, указав на имя… Грэгори Тилсбери, в возрасте тридцати восьми… и затем свое имя Алиса в том месте, где должно было быть написано Ада, в возрасте тридцати семи. Так или иначе, теперь эта цифра указывала мой возраст, хотя мне было только семнадцать. Оказалось ли это подделкой того документа, который, как я видела, Тилсбери передал в день свадьбы? Он спланировал это заранее? Он просто устранил мою маму?
Словно читая мои мысли, он сказал:
— Это чрезвычайные неудачные меры неприятны для нас всех, но они стали необходимы после печальной смерти Ады, чтобы гарантировать, что ты и мой ребенок останетесь моими. Это было просто сделать. Я не могу и не хочу позволить тебе оставить меня, чтобы спустя какое-то время другой стал отцом моего сына. Так что больше не разочаровывай меня, или ты рискуешь потерять все.
Он отбросил назад пряди упавших волос, которые от холодного пота, от ужаса выступившего у меня, прилипли к моему лицу, затем поправил мою шляпку, опустил вуаль и, нежно взяв за руку, подвел меня к двери, где, положив на ее ручку свою свободную руку, обернулся и произнес:
— Но, конечно, ты права. Было бы весьма странно и грустно для дочери пропустить похороны собственной матери. И, как твой любящий муж и скорбящий законный родственник, я знаю, что должен сделать все, что могу, чтобы защитить тебя от дальнейших страданий.
Он посмотрел теперь на доктора Томаса, хотя его слова и его угрозы предназначались, очевидно, для меня:
— Если ты считаешь, что не справишься с напряжением от такого испытания, если то, что я прошу тебя, окажется слишком трудным, тогда я уверен, что доктор сможет привести коллегу или двух, чтобы тебя осмотреть.
Смысл был ясен. Он стал бы утверждать, что я сошла с ума. Он устранил бы меня.
Тот короткий отрезок по дороге от нашего дома до церкви, когда мы шли позади катафалка с маминым гробом, я словно онемела. Я чувствовала себя ошеломленной и одинокой, лишенной всякой уверенности, которая когда-либо присутствовала в моей жизни. Его трость с серебряным набалдашником громко стучала по булыжникам, в унисон похоронному звону, словно удары проклятых адских барабанов. И если тогда я не сошла с ума, сколько еще я могла выдержать, прежде чем окажусь на краю, глядя в бездну безумия?
Позже, у края могилы, брошенная мной горстка земли рассеялась, как дождь, над крышкой ее гроба. Мама наконец обрела долгожданный покой в этой недавно вырытой яме, и никто, кроме поддерживающих концы покрова похоронной процессии, не мог видеть эту сцену — только священник, Тилсбери и я. Его сообщники оставили нас вскоре после службы, что уже стало традицией.
Недалеко ждал могильщик, готовый закопать яму, как только мы уйдем; похоронить маму в мокрой, сырой земле, закрыв солнечный свет, который все еще играл на ее гробе. Солнцу была неведома печаль.
Пока священник бормотал свои молитвы, я опустила голову и думала о холодной и пустынной церкви, в которой все звуки отдавались эхом. Скамейки почти опустели; военные флаги висели высоко на стенах, как гигантская декорация для мертвых. Струи яркого света пробивались через арочные окна, падая около алтаря, а радуга цветов украшала лилии, лежавшие на ее гробу.
Я с трудом узнавала людей, но не особенно и пыталась. Стоя за спинами Куина и Томаса, я старалась смотреть только вперед. Было несколько знакомых лиц, клиентов, приезжавших в наш дом; те ужасные сестры, которых я встретила на вечеринке, и бедный безутешный мистер Льюис, непрерывно плакавший. И, конечно, здесь сидели дорогие Моррисоны. Он печально подмигнул мне, а она все время вытирала свои распухшие красные глаза, ее щеки были очень влажными и краснее, чем обычно. Мне хотелось находиться около них, и я мечтала встретиться с ними позже… но в начале службы священник объявил, что семья, мистер и миссис Грэгори Тилсбери, сожалеют, что не будет никаких поминок, потому что потребовалась полная конфиденциальность. Испытав потрясение, я услышала свое новое имя, теперь произнесенное публично.