Бриллианты безымянной реки
Шрифт:
– К другу? Не стоит!..
Я вскочил. Цейхмистер говорил что-то ещё, но я уже не слушал его. Взять билет до Мирного. Билетные кассы есть неподалёку у станции метро «Аэропорт». А если билетов не окажется… Деньги! Я принялся шарить по карманам. В общей сложности наскрёб около трёх рублей. Какая оплошность – выйти из дому без денег! А ведь мы с Канкасовой собирались ужинать в ресторане. Поход в ресторан в обществе Канкасовой никак не может обойтись дешевле пятёрки. Проницательный Цейхмистер тут же выложил на стол несколько красненьких купюр. Я схватил их, не пересчитывая. Деньги – всего лишь раскрашенная бумага, но сколько возможностей они открывают перед тем, кто ими располагает! Новые намерения, новые планы, свежая струя в жизни – всё это всего лишь раскрашенная бумага. И снова я не сдержался. Восторг вырвался из моей груди криком:
– Канкасова забыла! Как хорошо!
Цейхмистер расхохотался, но меня это уже не волновало. Я выскочил из кабинета и тут же оказался в объятиях Канкасовой. Её дыхание пахло коньяком, а грудь
– Не волнуйся, dear Hamlet! [20] – шептала она. – Сейчас отправим за билетами курьера, а если билетов в кассе не окажется, я просто попрошу папу… Ты обещал ресторан. Пойдём в «Арбат»? Нет, пожалуй лучше в «Арагви». Там можно занять отдельный кабинет. А твоя поездка – is a wonderful undertaking [21] . Родственные чувства – it’s good [22] , но на свете нет ничего интересней золота.
20
Дорогой Гамлет (англ.).
21
Прекрасное начинание (англ.).
22
Это хорошо (англ.).
Билетов в кассе действительно не оказалось. Пришлось подключать отца Канкасовой. Эту миссию принял на себя сам Цейхмистер лично.
Моя мать приняла самое деятельное участие в моей подготовке к поездке на дальний Север: тёплое бельё, консервы, шоколад, всё тот же коньяк для меня и для Анны. Цейхмистер уверял, будто в окрестностях Ч. даже в июне может идти снег, и настоятельно рекомендовал вернуться в Москву до наступления августа. К концу мая, когда все наши вещи были упакованы, выяснилось, что вся эта подготовка, проходившая под знаменем нарочитого коллективного энтузиазма, оказалась блефом. В конце концов добрая воля моей матери разбилась об её собственнические чувства, и она сообщила мне и Цейхмистеру, что никуда меня не пустит. Дескать, поиграли – и хватит. И Цейхмистер её поддержал, нанеся тем самым мне ещё один внезапный удар.
Евгений Викторович Канкасов свою единственную дочь в Якутию тоже не отпустил. Таким образом, я бежал из квартиры на Ленинском проспекте в аэропорт Шереметьево тайком, как вор. Там я торжественно внёс украденную свободу на борт воздушного судна.
Глава 3
Первожители посёлка Ч. Часть первая
Якутия поразила меня необычайной удушливой жарой. Я не взял с собой летней одежды, недальновидно отдав предпочтение вещам из плотных тканей, ведь ехал-то я на СЕВЕР! Пришлось, презрев московские привычки, пополнять гардероб в местной галантерее. Брезентовые брюки, простая рубаха в контрастную клетку, невероятная майка из скользкого трикотажа, именуемая в народе «алкоголичкой» – вся нехитрая экипировка обошлась мне баснословно маленьких денег. Самая же дорогая вещь моего вновь приобретённого гардероба, довольно нелепая шляпа под вуалью накомарника, скорее всего, понравилась бы Канкасовой, любившей экзотические аксессуары. Наскоро переодевшись, я, как какой-нибудь пресмыкающийся мадагаскарский хамелеон, вполне слился с местным ландшафтом.
Вечером я вышел прогуляться на одну из центральных, как мне показалось, улиц городка. Я классифицировал улицу как центральную по простому признаку: застроенная в основном двух- и одноэтажными деревянными домами барачного типа, она буквально пронзала городок насквозь, от одной окраины до другой. К ней, прямой, как копьё аборигена, примыкали боковые улицы, извилистые и хаотично застроенные самыми разными домами, среди которых попадались самые настоящие лачуги. Я прогуливался по пыльной обочине вдоль зарослей бурьяна, из-за которых выглядывали пыльные оконца дощатых двухэтажных бараков. Солнце пекло нещадно, и я зашел в тень одного из домов – терпеть не могу курить на солнцепёке. Так я стоял, покуривая и размышляя о том, в котором часу лучше отправиться на переговорный пункт. Разговор с Москвой мне необходим, но с кем лучше заказать переговоры, с Анной или с матерью? Ах, мама! Она, наверное, тяжело переживает разлуку, и муж вряд ли в состоянии её утешить. Да, я больше не считал Цейхмистера отцом. Муж матери – да. Отец, человек вырастивший меня, вложивший в меня душу, силы, знания, талант – нет. Мать я жалел, но простить – нет, пока не получалось. Другое дело, Канкасова. От неё я сбежал, не позволив себя даже проводить. Если позвоню ей, в ответ получу ураган упрёков, возможно, истерику. Не позвонить матери – ещё более жестоко, чем не проститься с Анной. Пусть Гертруда Оганесовна теперь носит фамилию Цейхмистера, но я-то всё ещё Тер-Оганян. Я сын своего отца и обязан испытывать почтение к женщине меня родившей. Итак, решено. На переговорном пункте заказываю разговор с квартирой Цейхмистера. Москва, Ленинский проспект, дом 13. Тьфу ты, чёрт! Несчастливое число! И мысли мои несчастливые, нечистые, как пыльный бурьян на обочинах главной улицы городишки Ч. Чёрт! Чёрт! Ах, зачем аборигены не назвали свой город в честь гоголевского персонажа.
– Местного чёрта зовут Бай Баянай, – проговорил небесный глас, впрочем, довольно тихий. – А о Гоголе местные эвенки и слыхом не слыхивали.
– Как? – Задрав голову, я уставился на окно во втором этаже барака.
Оттуда на меня смотрел незнакомый субъект в очках, на первый взгляд вполне респектабельного вида.
– Кто вы? – растерянно спросил я.
– Уж точно не Уордах Кюрюс Джесегей [23] , – усмехнулся незнакомец. – А вы что подумали?
– А?.. Кто это? У нас не принято разговаривать с незнакомцами.
23
Уордах Кюрюс Джесегей в мифологии эвенков – дух южного неба.
– Москвич? А зачем так вырядился?
– Я думал, в Якутии холодно, и не взял летних вещей. А тут жарко. Так как же вас…
– Георгий. Местный ветеринарный врач, – представился наконец незнакомец в очках.
Я продолжал стоять в неудобной позе с задранной головой, пытаясь получше рассмотреть собеседника, но видел только блестящую, желтого металла цепь в распахнутом вороте сорочки, очки с тонированными стёклами и улыбочку под ними.
– В жару на Патриарших прудах он разговорился с незнакомцем, а потом сами знаете, что случилось. Э, да что же вы просели? У нас в Ч. нет трамваев. У нас другие достопримечательности, – проговорил Георгий.
– Вы читали Булгакова?
– Ну. И Булгакова тоже. А что вы так удивились? Думаете, мы тут тёмная деревенщина в глуши?
Сказав так, Георгий перелез через подоконник. Обняв коленями водосточную трубу и проворно перебирая руками, он спустился в заросли бурьяна. Его движения были так ловки и стремительны, что я невольно на несколько мгновений зажмурил глаза, а когда открыл, ветеринар уже стоял на пыльной обочине рядом со мной.
А мимо по пыльной улице в разных направлениях двигались граждане, жители посёлка имени демократа Чернышевского, бородатые, обутые в опорки люди. По виду и смыслу существования им полагалось бы быть в подпитии или с похмелья, однако все они были кристально трезвы. А эти женщины с обветренными лицами. Далеко не каждой из них идут платья. Рабочая спецовка гармонично дополняет образ большинства жительниц Ч. Беленькие ситцевые косынки – обычная деталь их убранства. Впрочем, какое там убранство! Местные женщины больше похожи на персонажей советских плакатов 40–50-х годов: работницы фабрик, колхозницы, каменщицы, крановщицы с крупными чертами лица и топорными фигурами. Конечно, атрибутика устаревших плакатов в Ч. неполна. Нет популярных мастерков, серпов и прочих молотов. Нет на плакатах ни геологов, ни градостроителей. Кстати, и на улицах городка я не заметил ни одной женщины-геолога в брезенте и накомарнике. В моём воображении существовал образ геологической дамы, которая курит дешевый табак, не пользуется косметикой и несет на некрасивом лице печать высшего естественнонаучного образования. Подобных женщин я в избытке навидался в коридорах и бюро института «Гидропроект», да и в родном МГУ таких хватает. Женщины же посёлка Ч. красят губы, подводят глаза и завивают волосы. Какая пошлость, при том, что одеты они в самые тривиальные ситцы, сатины кирзу и брезент. О да, среди них встречаются и хорошенькие. Открытость лиц, естественность подкупают, но кто скажет мне, где лежит граница милой естественной простоты и раздражающей, грубой пролетарской простоватости?
– Прикурить найдётся? – внезапно спросил Георгий.
– Да. Пожалуйста.
Я протянул ему пачку «Явы» и, предвосхищая дальнейшие просьбы, спички.
– Эх, сигареты! «Ява». Московские…
Я удивился, услышав в его тоне разочарование.
– Да. Как вы догадались?
– Ну-у-у… Догадался как-то.
Я думал, он отвалит, получив желаемое, но странный паренёк продолжал топтаться около меня – провинциальное навязчивое любопытство, к которому я пока не привык, немного раздражало. Каким-то образом он опознал во мне приезжего, угадал москвича. Отсюда и интерес. Равняясь на местные обычаи, я с той же бесцеремонностью рассматривал его. Парень примерно моих лет. Очки в модной оправе, одежда несоветского пошива, скорее всего куплена на чеки, что и неудивительно. Огромные северные заработки, достаток, обеспечиваемый Советским государством в качестве компенсации за лишения жизни на отшибе, в ужасном климате. Я с сочувственным интересом смотрел на парня, а тот выпускал дым из ноздрей, что делало его похожим на Змея Горыныча. Он вообще казался забавным, если не сказать больше – смешным.
– Вы кого-то ищете? По личному делу приехали или в командировку?
Снова провинциальность? Какое, спрашивается, ему дело? Скорее всего, это просто случайный интерес праздношатающегося в выходной день парня, которого следовало бы послать подальше. Но мне хотелось оставаться вежливым.
– А вы сами-то местный?
– Ну.
– Если вы из этого города, то могли бы быть мне полезным.
– А зачем мне это надо, быть полезным?
Сказав так, он вытащил из кармана собственную, почти полную, пачку сигарет марки «Мальборо» и стальную, с роскошной гравировкой, зажигалку. Закуривал долго, смакуя каждую затяжку. Так закуривал артист кино Николай Олялин в фильме о разведчиках. «Обратной дороги нет» – кажется, так этот фильм называется. Понаблюдав за ним пяток минут, я решил перейти в наступление.