Бриллианты Вольштейна

Блок Лоуренс

Он стоял и держал, пока Билли нес Баннистеру добрую весть. Говорить нам было не о чем, поэтому мы обозревали окрестности. Но револьвер он не опускал. По его физиономии чувствовалось, что ему хочется, чтобы я дернулся, а он с чистой совестью прострелил бы мне живот. Я же спокойно стоял, не испытывая ни малейшего желания потрафить ему. Ральфа это огорчало. И он первым нарушил молчание.

— Я думаю, босс прикажет Билли забрать у тебя брифкейс и дать пинка.

Я молчал.

— Я думаю, ты хочешь, чтобы тебе за него заплатили. Если спросишь меня,

скажу, что это глупость. Он бы тебе заплатил раньше, когда просил продать ему брифкейс. Ты не продал, и тебя пришлось отделать. А теперь ты пришел, чтобы продать брифкейс? Скорее всего, тебе дадут в ухо. Мог бы сэкономить бензин и послать его по почте или позвать нас, чтобы мы забрали его. Ты опять сглупил.

Я ему не ответил. На соседнем дереве пела какая-то птаха, ветер шелестел листвой. Вновь открылась дубовая дверь, из-за нее высунулась голова Билли.

— Босс велел привести его.

Ральф, конечно, удивился, но виду не показал. Медленно кивнул, отступил в сторону, махнув револьвером в сторону особняка. Я взглянул на револьвер. Размером поболее «беретты», что лежала в моем кармане.

— Иди первым, — распорядился он. — Я пойду следом и буду держать тебя на прицеле. Так что без глупостей.

Без глупостей я обошелся. Поднялся по трем мраморным ступеням и через дверь прошествовал в холл. Билли указал мне другую дверь, в которую и вошел первым. Вела она в гостиную. Ральф последовал за мной.

Гостиная мне не понравилась. Толстый ковер, громадные балки на высоком потолке, массивная, некрасивая мебель, шкафы с книгами в дорогих кожаных переплетах. Я мог поставить последний доллар, что их не только не читали, но и никогда не брали в руки. Но смотрел я не на мебель, не на Билли и Ральфа с его револьвером, а на Клейтона Баннистера. Выглядел он совсем не так, как на фотографии. Лысина не проглядывалась, потому что даже в собственном доме он не снимал шляпы. Серые брюки, красная рубашка с отложным воротником, дорогие туфли и большая сигара, которую он не вынимал изо рта, даже когда разговаривал.

— Ты, однако, непредсказуемый. Я-то думал, что ты постараешься не показываться мне на глаза. Чего тебе надо, Лондон?

— Я принес вам подарок.

— И думаешь, что я за него заплачу? Ты упустил свой шанс. Я бы заплатил за брифкейс. Двадцать «штук». Может, тридцать. Теперь я возьму его за так, дурень.

Я пожал плечами.

— Вы бы заплатили мне двадцать «штук», а потом послали бы своих парней, чтобы они отняли деньги и вышибли у меня мозги. По-вашему, так мне следовало поступить?

Его лицо побагровело.

— Не умничай. Мне это не нравится. Отдай мне эту штуку.

Я бросил ему брифкейс. Поймал его Баннистер на удивление легко. Открыл, не спуская с меня глаз, потом посмотрел, что внутри. Быстро прочитал письмо, изредка кивая. Вновь перевел взгляд на меня.

— Где ключи?

— В кармашке, закрытом на молнию.

— Надеюсь на это, — угрожающе прорычал он, дернул молнию и достал два ключа. Оглядел их со всех сторон, улыбнулся, сунул в кармашек,

закрыл его на молнию, положил письмо в брифкейс, захлопнул крышку, бросил брифкейс на большой диван.

— Ты знаешь, о чем идет речь, Лондон?

— О драгоценностях. Драгоценностях Вольштейна.

— Молодец. — Он вытащил сигару изо рта, указал ею на меня, глянув сначала на Ральфа, потом на Билли. Они стояли по бокам Баннистера, Ральф — с револьвером в руке, Билли — со сжатыми кулаками. — Перед вами умный парень. Посмотрите на него. Послушайте, как он говорит. Слова складывает куда лучше, чем вы. Даже лучше меня, а я далеко не дурак. Такие считают себя культурными людьми. — Баннистер вздохнул. — И при этом он дурень. Понимаете? — Оба согласно кивнули. — Скажи, Лондон, ты обратил внимание на мое поместье? Дом, территорию? Деревья, обстановку?

— Впечатляет.

— Впечатляет, — повторил он, решив, что это комплимент. — Ты думаешь, я что-нибудь понимаю в архитектуре? Я знаю, чего хочу, все это знают, но не больше. Видишь картину на стене? Матисс. Это все, что я могу о ней сказать. Готов спорить, об архитектуре ты знаешь больше моего. И об искусстве. И о Матиссе тоже. Я прав?

— В какой-то степени.

— Но я также готов спорить, что такого дома у тебя нет. И на стене у тебя не висит картина Матисса. Я имею в виду не копию, а чертов оригинал. Я прав?

Я ответил, что да, но не стал говорить, что не стал бы жить в его доме и за большие деньги, а Матисс мне совсем не нравится. Не хотел выводить его из себя.

— У меня есть такой дом и такая картина, а у тебя их нет, Лондон. Знаешь, почему?

— Наверное, причина в деньгах.

— Правильно. В деньгах и силе. Если мне нужен дом, я иду к архитектору и говорю ему, чего мне хочется. Если мне нужна хорошая картина, я звоню дилеру и говорю, чтобы он подыскал мне самую лучшую. Вот почему я получил и этот брифкейс.

Он подошел к приземистому столику из красного дерева с уродливыми кривыми ножками, вдавил сигару в пепельницу.

— Ты это испытал на собственной шкуре, Лондон. Брифкейс был у тебя, а я хотел его получить. Я предложил тебе продать брифкейс, но ты отказался. Не захотел взять мои деньги. Тогда пришел черед силы. Я послал к тебе двух парней, чтобы показать, что я не шучу. Они задали тебе хорошую трепку. В итоге брифкейс у меня, а ты не получишь ни цента.

Я молча смотрел на него.

— Без силы никак не обойтись, — назидательно добавил он. — Сколько просидит в своем кресле президент, если у него не будет армии? А возьмем бизнес. Как создавались профсоюзы? Рабочие, эти бездельники, принимали решение бастовать. Не желали работать. Тогда босс нанимал крепких ребят и приказывал им разбить пару-тройку голов. И забастовки как не бывало. Все работали.

Я напомнил ему, что профсоюзы все еще в деле. Он окинул меня презрительным взглядом.

— А знаешь, почему? Они поумнели. Обзавелись своими крепкими парнями и при необходимости сами могут разбить голову тем, кто им мешает. Сечешь?