Британские коммандос
Шрифт:
Столкновения с бюрократией неизбежны, особенно со средним чиновничеством. У меня было несколько неприятных случаев, но, в целом, ничего страшного. Например, в 1956 году у меня была девушка, студентка, правда, у меня она не училась. Мы начали встречаться по выходным и уже были вместе четыре или пять месяцев, когда ее семья начала давить на нее. Ее отец, выходец из Гонконга, ненавидел иностранцев, как и многие китайцы. Администрация университета тоже вмешалась, и в конце концов нам пришлось расстаться. Моей девушке сказали, что я работаю на британскую разведку, и она должна меня бросить без объяснения причин, иначе будет наказана. Она мне все рассказала, и я сильно разозлился, так как считал, что китайцы должны мне доверять. Однако они
Я больше не хотел оставаться в университете и даже в Китае. В Китае вообще нельзя жить в одиночку. Каждый является частью какой-то организации, пусть даже маленькой общины. Я находился под покровительством китайского Красного Креста. Я сообщил, что собираюсь уйти из университета, а мне заявили, что я не могу это сделать. Я встретился с ректором университета, рассказал о случившемся и заявил, что отказываюсь от должности. Он сказал, что никто в Китае не отказывается от должности, у них даже понятия такого нет. Тогда я сказал: «Черта-с-два. Я отказываюсь от должности». Я собрал вещи, сел на велосипед и покинул университет.
Я не был связан с британским посольством. Адмиралтейство объявило меня дезертиром, несмотря на то, что само оставило за мной свободу выбора. Меня могли объявить убитым в бою, пропавшим без вести, военнопленным или дезертиром. Они выбрали последнее. Но я не был дезертиром, потому что мой статус был четко определен условиями перемирия. Итак, я все еще находился под покровительством Красного Креста. У них было маленькое общежитие, и я там остался. Я заявил, что сыт по горло и возвращаюсь в Британию. Они встревожились, ведь это был вопрос их престижа.
Хотя я все еще любил Китай, я стал противником бюрократии, а мое возвращение на родину именно в тот момент сильно бы подпортило их политический имидж. Меня это мало волновало, я готов был рискнуть и вернуться в Британию. Я не чувствовал себя нарушителем закона. Меня считали предателем, позором морской пехоты. Ладно. Пусть, но, по моему мнению, я не сделал ничего плохого. Я так разозлился на китайскую бюрократию, что решил уехать.
Я продал свои вещи, подготовился к отъезду, и тут встретился с одним из американцев, таким же невозвращенцем, как я. Он предложил отдохнуть в заливе Бохайвань. Мы провели там месяц, и там я познакомился с моей женой. Короче говоря, мы поженились, и я задержался в Китае еще на несколько лет. Перед свадьбой я предупредил жену, что когда-нибудь вернусь домой. В 1960 году родился мой сын, а когда ему было около года, я решил, что пора покинуть Китай навсегда.
Тут снова против нас выступили чиновники. Красный Крест заявил: «Да, приятель, ты можешь ехать, но твоя жена и ребенок, как китайские граждане, не могут». К счастью, к тому времени я уже понимал образ мыслей китайцев. Я не рассердился, а просто решил действовать на более высоком уровне, и, чтобы добиться разрешения, понадобилось 18 месяцев. Я написал очень длинное письмо отцу, которое, по моей просьбе, вывезли из страны. Я попросил отца скопировать письмо и послать Чжоу Энь Лаю, премьер-министру Китая, что он и сделал. Я подчеркнул две главные мысли: отец должен был написать, будто он стар и ему недолго осталось жить — что было абсолютной ложью — и что он хочет увидеть внука, невестку и сына, которого не видел много лет. Сработало. Думаю, Чжоу Энь Лай прочитал краткое изложение письма и сказал: «Пусть едет. Зачем его задерживать?» Я очень быстро все устроил и уехал с двумя чемоданами, женой, сыном двух с половиной лет отроду и 30 фунтами стерлингов в кармане. Мы вернулись в 1962 году и жили в Шотландии около 15 месяцев. Зима была очень суровой. Я жил тогда в Аллоа у сестры. Как-то утром я прогуливался, и рядом со мной остановилась машина. Из нее вышел человек, показал мне удостоверение, сказал, что парни из Адмиралтейства жаждут поговорить со мной, уточнить кое-что о тех, кого я видел убитыми или похороненными. Ну, я и согласился.
В Лондоне, в Военном министерстве, меня ждали пятеро. Один — психиатр, еще эксперт по Китаю, остальные из Министерства иностранных дел и разведки. Я ответил на все их вопросы, и они стали расспрашивать, почему я решил остаться в Китае. Им было интересно, если я, конечно, не сумасшедший. Они хотели понять политические и военные аспекты моего решения. В общем, я остался там на пять дней. Они расспрашивали, как я жил, что делал, что чувствовал. Никаких разведывательных данных. Да я и не смог бы рассказать им столько, сколько их собственные агенты. Я говорил о своих политических взглядах, о том, что не согласен с теорией домино, теорией быстрого распространения коммунизма по Дальнему Востоку. Мы много спорили о Китае и китайцах, я утверждал, что коммунисты — единственные люди, которые действительно что-то могут сделать для китайцев, по меньшей мере, они уже вошли в историю, объединив китайцев в нацию и освободив китайских женщин. Не знаю, прав я или нет… кому судить об этом?»
Кондрон не переставал утверждать, что не подвергался «промыванию мозгов». Кто-то с этим не соглашался. В сентябре 1996 года полковник американской армии Филип Корсо выступил свидетелем на сенатских слушаниях по военнослужащим, без вести пропавшим в Корейской и Вьетнамской войнах. Он напомнил, что во время Корейской войны руководил особыми проектами и разведкой на Дальнем Востоке и, по долгу службы, беседовал с больными и ранеными военнопленными, освобожденными из коммунистических лагерей. Во время этих бесед он получал информацию о медицинских экспериментах над военнопленными. Вот, что он сказал на слушаниях:
«Самыми коварными, сродни нейрохирургическим, были методы переубеждения. По рассказам военнопленных, многие от подобных процедур умерли. Полученные мной данные доказали, что Советы учили своих союзников, китайских коммунистов и северных корейцев, перевоспитывать военнопленных и затем их использовать. Вернувшиеся пленные, подвергшиеся подобной обработке, говорили, что работавшие с ними эксперты были квалифицированными и хорошо образованными. Они были специалистами по применению жестоких психологических методов, которые часто заканчивались пытками. Многих пленных предназначали для сбора разведданных с последующим уничтожением».
Глава 16. ДОРОГИЕ МАМА И ПАПА…
Распространение коммунизма на Дальнем Востоке в конце концов взорвалось ужасами Вьетнама. В то время когда французские, а затем американские и австралийские войска терпели там поражения, волнениями оказались охвачены старые поля сражений коммандос на Ближнем Востоке. Следом за Кореей британцы послали войска на остров Кипр, где террористы ЭОКА (Национальной организации кипрских борцов) начали борьбу за освобождение от колониального гнета. Полковник Гривас, бывший офицер греческой армии, увел своих партизан в горы, откуда они устраивали засады на британских солдат и убивали полицейских, турок-киприотов. Североафриканские колонии Британии и Франции превратились в пороховую бочку. К середине 50-х годов там подняли головы коммунисты и националисты.
Много неприятностей британцам доставлял и непредсказуемый президент Египта Насер, сбросивший с трона короля Фарука и тут же потребовавший от Британии вывести с берегов Нила семидесятитысячную армию. Войска вывели в июне 1956 года, а шесть недель спустя Насер завладел Суэцким каналом, находившимся под международным контролем. Когда Насер заявил, что компания «Суэцкий канал», свою долю акций в которой Египет продал Британии в 1875 году, национализирована без всяких компенсаций владельцам и все доходы отныне принадлежат Египту, улицы Каира заполнились восторженными танцующими толпами. Ситуация просто требовала массированного контрудара, и британский премьер-министр Энтони Иден заявил, что не позволит никому, тем более человеку с таким прошлым, как у Насера, держать «большой палец на дыхательном горле» Британии.