Бродяга и фея (сборник)
Шрифт:
Один Гли-гро смотрел на человека и молчал. Он понимал: уходит тот, кому доступно счастье, кто носит на груди ослепительно-желтый кружок и не боится высоты. И будь у человека крылья, он бы полетел. Но все равно, даже без крыльев, он не останется здесь, уплывет. А у Гли-гро есть крылья, он мог бы летать, но он трус и поэтому будет сидеть внизу и смотреть на вершину, на древние заброшенные гнезда, до которых ему никогда не добраться.
А человек тем временем стоял на берегу. Должно быть, он пережидал волнение, желая отплыть по спокойной воде. Нескладный плот и самодельное весло – это, конечно же, не самые лучшие помощники в далеком
И увидел Гли-гро. Тот стоял в каких-то десяти шагах от него и, похоже, совершенно не собирался убегать. Взъерошенный, нескладный как и все найраны, Гли-гро нерешительно вытянул шею и раскрыл было клюв… но смолчал.
Человек замахнулся веслом… и застыл – ибо взгляд его встретился с взглядом Гли-гро. Невероятно, поразился человек, ну кто бы это мог подумать, что у этих тварей встречаются такие умные глаза! Человек медленно опустил весло и что-то сказал. Гли-гро не понял слов, но зато он услышал мысль:
– Ты кто?!
Гли-гро едва заметно улыбнулся и подумал в ответ:
– Я Гли-гро. Мне шесть лет.
– Схожу с ума, – подумал человек, затем отбросил в сторону весло и с надеждой спросил:
– Ты ведь птица?
Гли-гро подумал:
– Я найран. А что такое птица, я не знаю.
Человек отступил от него, осмотрелся.
– Это древние руны, – подумал Гли-гро. – Их нам оставили наши предки. Но мы, увы, не умеем читать. И мы скоро умрем. Придет Большой Прилив, и остров утонет. Но перед тем, как мы расстанемся, прошу тебя…
Гли-гро молчал. А человек смотрел на него, хмурился и ждал.
– Прошу тебя, – еще раз в мыслях повторил Гли-гро. – Мне стыдно признаваться. Ты, бескрылый, можешь мне помочь…
А дальше…
Мысли у него смешались. И как он ни старался, он никак не мог успокоиться…
Но человек и без того все уже понял. Наклонившись к Гли-гро, он взял его на руки, прижал к груди, поднес к скале и, не отпуская от себя, стал взбираться наверх.
Он поднимался осторожно, по несколько раз проверяя надежность опоры. Весь остров молчал; найраны удивленно наблюдали за своим собратом, который, преисполненный безумия, доверил свою жизнь их злейшему врагу. Ну а Гли-гро не видел ничего – ни их, ни вершины, ни желтой жемчужины в небе, а видел только маленький желтый кружок на груди человека. А еще ему было так страшно, что ему казалось, будто он уже внизу, разбившийся о камни, а человек прижимает к своей груди лишь только одну его глупую доверчивую душу.
Добравшись до вершины, человек осторожно поставил найрана на камень и отвернувшись, чтобы не смотреть ему в глаза, стал поспешно спускаться к воде.
Волнение на море улеглось, плот беспрепятственно отчалил от берега и начал быстро удаляться. Человек, не давая себе передышки, усердно работал веслом. Ему очень хотелось хоть бы мельком оглянуться, но он не решался. Еще раз заглянуть в глаза найрана было выше его сил.
А Гли-гро, распластавшись на самой вершине, смотрел ему вслед и с болью чувствовал, как что-то липкое и гадкое сжимает грудь, теснит дыхание и заставляет чаще биться сердце. Ведь раньше он никак не мог себе представить, что высота способна так страшить и в то же время так неудержимо звать, переворачивая душу, призывая:
– Прыгни! Прыгни! Да, ты не умеешь летать, ну и что. Падение – это прекрасно!..
Гли-гро неподвижно лежал на скале и, презирая себя, вдруг подумал, что счастье – недоступное ему – это преодоление страха.
Квардилион
Квардилион – это я. Я командир, и под моим началом двадцать воинов. Пять квардилий – штандарт, пять штандартов – колонна. Когда колонна входит в город, улицы сразу пустеют. В городе пыль, тишина. Только слышится:
– Р-раз!.. Р-раз! – и дружный топот наших ног. Да еще лязгают латы, скрежещут, сшибаясь, щиты. Щиты у нас высокие, широкие, и в сомкнутом строю колонна – как змея, покрытая железной чешуёй. В колонне мы неуязвимы.
А по одиночке мы в город не ходим.
Здесь круглый год жара. Ветер с пустыни приносит песок. Песок под ногами, песок на зубах. Когда смотришь на небо, то солнца почти что не видно – всё небо в пыли. Зачем здесь построили город? Кривые улицы, дома без окон, стаи голодных собак, на перекрестках нищие – гнусавые, кривые, в язвах. Когда я вывожу свою квардилию в дозор, то всякий раз кричу при виде нищих:
– Бей их!
Их бьют, они не ропщут – расползаются. А если мы входим в дома, то и там нам никто не перечит.
Ночами я почти не сплю; мне душно. Я прослужил в этом проклятом городе уже шесть лет и ни разу не видел дождя. Деревья и трава здесь тоже не растут, здесь сохнет и крошится даже камень.
Каждое утро под звуки трубы мы выбегаем из казармы. Похлебка, сыр, кружка воды – и в строй. До обеда муштра. В обед опять похлебка, сыр, кружка воды – и в строй. Два раза в месяц мы ходим в дозор. И так от весны до весны. Весной, назавтра после… Да! Весной приходит пополнение. Всех воинов меняют; мы, квардилионы, остаемся. День-два знакомимся, а после вновь: похлебка, сыр, кружка воды – и в строй.
Порой мне кажется, что всё это мираж, что я давно убит – еще тогда, в сражении при Кардах, – и там мое тело сожгли, а моя душа переселилась в Город Мертвых. А что?! Очень на то похоже: здесь нет живых людей, одни только тени. А я? Разве я человек? Я ж не способен чувствовать – ни радости, ни боли, ни добра, ни страха. Я одичал, я зверь. Шесть лет я не видел дождя, я уже не помню, что такое лес, дерево, ручей, трава.
Правда, однажды…
Однажды в тени за казармой я увидел маленький росток. Росток был чахлый, серый, запыленный. Но я был несказанно рад; я наконец-таки увидел жизнь! Я опустился на колени и осторожно стер с травинки пыль. Я взрыхлил вокруг нее землю ножом. Я поливал травинку дважды в день. Вода у нас, конечно, привозная и выдают ее строго по норме, но я не жалел; травинка выпивала половину моей доли. На пятый день она зазеленела, на восьмой… засохла.
Вот так я умер во второй раз. Теперь я точно знал, что нет ни города, ни жителей, ни гарнизона, ни меня, а есть лишь тени мертвых. Казалось бы, жизнь кончена и можно успокоиться, пора в конце концов привыкнуть. Ведь у меня на плече шесть нашивок – шесть раз я встречал здесь весну… О, будь она навеки проклята!
Когда-то я служил на севере; дождь там замерзает в белую колючую крупу. На севере все ждут весну – и природа, и люди. А здесь, накануне весны…
Мы встаем до рассвета. Похлебка, сыр, кружка вина – и в строй. И муштра до обеда. А вечером кружка вина – и в дозор. Ночью снова муштра.