Бродящие силы. Часть I. Современная идиллия

Авенариус Василий Петрович

— Ну-с, эта самая лилия в лунном свете

Глядит, горит, томится, блещет И, все раскрывши лепестки, Благоухает и трепещет От упоенья и тоски.

Это ли не поэзия, это ли не чувство? А, по-вашему, это только наивно?

— А то как же? Лилия, по словам поэта,

Глядит, горит, томится, блещет —

"Глядит"? Да чем же, позвольте узнать,

какими органами глядит она, когда у нее нет глаз? "Горит"? Да отчего ей разгораться? От лунного-то света? Уж коли возвыситься температуре вращающихся в ней соков, то от знойного солнца, от которого она

пугливо Головкой прячется своей.

— Ну, пошли анатомировать! Так вы, пожалуй, скажете, что она и упоенья и тоски не может чувствовать?

— А неужто может? У нее нет нервной системы. И после этого стихи эти не наивны? Да они, говоря попросту, — ерунда!

Краска выступила на щеках Наденьки.

— Любопытно бы знать, какую поэзию натуралисты находят в цветке? Что видите вы в микроскоп, когда подложите туда кусочек растения?

— Растительные клеточки.

— Растительные клеточки! Скажите, как поэтично! Я уж представляю себе, как вы, сидя над микроскопом, затягиваете трогательный гимн:

Растительные клеточки Родимые мои! Все в ровные фасеточки Сложились вы, как в сеточки, Блондиночки, брюнеточки, На голос: ай-люли, люди, Ай-люли!

— Брависсимо! — рассмеялся Ластов. — Но шутки в сторону: растительные клетки — вещь очень интересная. Проследив зарождение, развитие клетки, определив ее значение в каждой части растения, вы словно прозреваете, вам раскрывается новый, неведомый мир внутренней жизни растения: процесс питания, движение соков по жилам растения, обмен в них веществ, дыхание посредством устьиц на нижней поверхности листьев — все это для вас полно поэзии. Вам делается понятной эта трепетная жажда тепла и света, с которою цветок обращается всегда в сторону солнца: как сердце человека наливается и зреет под лучами любви, так растение созревает под живительным огнем солнца. Наблюдайте и любуйтесь! Здесь также жизнь, также поэзия. Поэт, с его тонким чувством, подметил эту жизнь, эту поэзию, но, следуя общей людской слабости — мерить по своей мерке, одушевил растение человеческими ощущениями: упоеньем и тоской. Это мило, но сказочно мило, наивно.

Мечтательно слушала Наденька поэта-натуралиста.

— Так после этого, — сказала она, — вы не только растение, но и всякое произведение природы, какого-нибудь червяка или букашку, должны находить прекрасным и поэтическим?

— Всеконечно. Что из того, что вам, может быть, неприятно съесть с малиной полевого клопа, проглотить муху или взять в руки таракана? Ведь не могут же некоторые люди есть землянику — разве она оттого что-нибудь дурное?

— А для вас тараканы то же самое, что земляника?

— Да чем же они не хороши? Если разглядеть их повнимательней, то нельзя не признать

известной изящности в очерке их крыльев, в лихо-скрученных усиках. Они в своем роде также прекраснейшие произведения природы.

Наденька лукаво засмеялась.

— Хорошо же, примем к сведению.

XIV

ПРЕКРАСНЕЙШИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ПРИРОДЫ

За несколько минут до вечернего чая гимназистка удалилась в свою комнату поправить прическу. В окошко увидела она проходящую мимо, с блюдом земляники, Мари. Она подозвала ее к себе.

— Душенька, нет ли у вас здесь тараканов? Швейцарка посмотрела на нее с непритворным удивлением.

— Тараканов?

— Да, прусаков, в кухне, что ли?

— Нет, фрейлейн, мы слишком опрятны, чтобы у нас могли завестись эти грязные твари.

— Как различны вкусы! А я знаю одного господина, который от них без ума. Так не достанете ли вы мне их?

— Да на что же они вам?

— Это мое дело. После увидите. Достанете?

— Достать-то почему не достать? Здесь недалеко, у соседей…

— Так, пожалуйста, Мари. Да смотрите, побольше, полную коробку. И никому не сказывайте.

— На этот счет будьте покойны. Куда же прикажете доставить вам их?

— Да мы сейчас чай будем пить; вызовите меня.

— Слушаю-с.

Качая головой, швейцарка отправилась исполнять странное поручение.

За чаем Наденька была развязнее чем когда-либо, шутила с молодыми людьми, шушукалась с Моничкой. В дверях показалась Мари и кивнула ей головой. Гимназистка вскочила и торопливо последовала за нею из комнаты.

— Что ж, достали?

— Как же, вот…

Посланница подала ей небольшую коробочку. Наденька подняла осторожно уголок последней: оттуда высунулось несколько подвижных усиков.

— Отлично! Как я вам благодарна, Мари! Теперь еще одно: есть у вас свежее тесто?

— Да вы никак хотите из них пирог спечь?

— Угадали.

Мари отвернулась с отвращением.

— Тьфу, мерзость! И вы едите тараканов? У вас это национальное блюдо?

— Нет, я-то не ем, — залилась в ответ Наденька.

— Так тот господин, про которого вы сказывали?

— Не знаю, ест ли он их, но он говорил, что очень любит тараканов; вот я и хочу сделать ему сюрприз.

— Кто ж это? Из наших пансионеров?

— Да, знаете, этот длинный, бледный.

— Г-н Ластов?

— Он самый.

— Нет, фрейлейн, в таком случае я это никак не могу допустить… Отдайте мне назад коробку, я выброшу ее.

— Да, милая моя, я ведь хочу ему только доказать, как тараканы противны…

— Но и других бы вместе с ним стошнило. И что за слава, посудите, пошла бы на наш отель, если б у нас допускались подобные вещи?

Наденька сделала плачевную гримасу.

— Но как же мне быть, душенька?

— Если г-н Ластов так любит тараканов, то отдайте их ему в коробке.

— Да они, понимаете, должны быть ему сюрпризом… Ах, знаете что, Мари? Подсуньте-ка их ему в карман! Вам оно удобнее: как станете обносить чай…

— Нет, фрейлейн, увольте меня.

— Марихен, миленькая, пожалуйста!

— Ответственность вы возьмете на себя?

— Всю, всю.

— Ну, хорошо. Не обвязать ли коробку розовым шнурком?