Броненосцы типа "Бородино"
Шрифт:
Замеченную рыскливость на попутном волнении устранили (как это было на "Орле") по предложению корабельного инженера В. П. Костенко, создав дифферент на корму затоплением нескольких отсеков. Целые сутки тщательно следили за подкреплениями из вымбовок и упоров крышек иллюминаторов. Опускаясь на волнении глубоко в воду, они отчаянно фонтанировали в стыках, но выдержали удары и давление и тем спасли корабль от близкой, как никогда, гибели.
Корабли и люди выдержали жестокое испытание, и эта победа над стихией у мыса Доброй Надежды (неспроста, видимо, португальский король дал ему такое название) породила у многих веру в счастливый исход всей операции. Всем казалось немыслимым, чтобы, придя на край света и имея такие корабли и сроднившиеся с ними экипажи, эскадра могла потерпеть неудачу.
Но трудности похода, сколь бы значительными они не были, составляли лишь половину задачи. В конечном
Но З. П. Рожественский словно и вовсе забыл о стрельбе. Уподобившись капитанам чайных клиперов, адмирал, как и они, дневал и ночевал на мостике, и как они не спускали глаз с парусов, выжимая из них все возможное, так и адмирал не сводил глаз со следовавших за ним кораблей, следя за безукоризненностью их строя. И если никто не нарушал равнения и не оттягивал (то есть не увеличивал промежуток до мателота), что считалось особенно большим прегрешением, то на мостике царили тишина и довольство. Но горе было тому кораблю и тому командиру, если по недосмотру рулевого или какой иной причине идеальная линия единого кильватера вдруг нарушалась или кто- то (по какой причине -адмиралу было все равно) начинал отставать, отклонясь от наистрожайше предписанного интервала в 2 каб. между следовавшими друг за другом кораблями. Тогда на мостике начиналось светопреставление с дикими воплями, судорожно трясущимися адмиральскими кулаками, потоками злобной матерной брани и немедленно поднимавшимся на фалах "Суворова" выговором.
* Поход вокруг Африки можно все же считать оправданным, т. к., оказавшись в Средиземном море, эскадра под любым "предлогом" Англии могла бы оказаться в своеобразном "мешке". (Прим. ред. альманаха "Корабли и сражения".)
Во время шторма у мыса Доброй Надежды.
Все эти, по выражению В. П. Костенко, каждый раз неукоснительно разыгрываемые адмиралом "спектакли" с усиленными семафорными запросами через другие корабли, приездом расследовательской комиссии и бичеванием виновников в хлестких, смаху и часто невпопад, лично сочинявшимися адмиралом приказами вконец затерроризировали командиров. Стремясь не быть застигнутыми врасплох и избежать очередного унизительного разноса, они начали все больше времени проводить на мостике, лично следя за точностью курса и за работой рулевых, и это именно занятие привыкали считать своей главнейшей командирской обязанностью.
Страх перед гневом адмирала за малейшую задержку, вызванную неожиданным повреждением в машине или рулевом устройстве, заставлял командиров вместе со старшим механиком до последней крайности оттягивать остановку, требующуюся для исправлений. Шли на риск еще больших повреждений и были безмерно счастливы, когда ремонт • удавалось, рискуя новым "спектаклем", выполнить во время стоянки, вызванной неисправностью другого корабля. Казалось бы, так естественно периодически назначать в пути общую плановую остановку, и, разом исправив все накопившиеся неполадки, эскадра могла бы затратить на переход гораздо меньше времени.
Но о такой крамоле, подрывающей главный, исповедывавшийся адмиралом принцип мощного безостановочного движения вперед, никто даже не смел и заикнуться. Обстановка на эскадре ("Цусима" А. С. Новикова-Прибоя в ее отображении ничем не грешит против истины) становилась все более мрачной и безотрадной. И если первые письма, которые лейтенант П. А. Вырубов писал в пути отцу, были окрашены спортивным задором по поводу победы над постоянно первенствовавшим в скорости погрузки
Бак броненосца "Орел" после угольной погрузки.
Но то, что было очевидно лейтенанту-минеру, почему-то оказалось недоступно пониманию "патентованного" артиллериста, каким был командующий эскадры. И уже не в силах сдержать всю боль и досаду, П. А. Вырубов завершает свое письмо отчаянным откровением: 'В своем адмирале мы окончательно разочаровались. Это человек, совершенно случайно заслуживший такую хорошую репутацию; на самом деле самодур, лишенный каких бы то ни было талантов. Он уже сделал и продолжает делать ряд грубых ошибок. Одна надежда на его личную храбрость, благодаря которой мы хоть будем иметь возможность хорошо подраться". "Но все-таки, как видите, мы не унываем, и я глубоко убежден, что с божьей помощью мы с честью выйдем из этой грязной истории".
Но все это напускное бодрячество уже спустя неделю рассеялось полностью. И, видимо, есть смысл привести окончательное мнение одного из тех, кто лично и каждодневно наблюдал в действии своего адмирала и в котором, вопреки мнению обширного строя нынешних его апологетов, принужден был разувериться окончательно и бесповоротно.
Вот что 5 февраля 1905 г. писал П. А. Вырубов из Носси-Бе: "Наша эскадра стоит безнадежно в Носси-Бе. Адмирал продолжает самодурствовать и делать грубые ошибки. В довершение всего он, видимо, не хочет идти вперед, но прямо этого не говорит, а маскирует всякими удивительными приказами. Недаром покойный Мессер говорил: "Не верю я в этого адмирала!" и прибавлял несколько не особенно лестных эпитетов. Мы уже давно в нем разочаровались и путного от него ничего не ждем. Это продукт современного режима, да еще сильно раздутый рекламой. Карьера его чисто случайного характера. Может быть, он хороший придворный, но как флотоводец – грош ему цена! Относительно его предварительной деятельности могу сообщить, что мне доподлинно известно: только благодаря ему мы не приобрели эскадру ни более, ни менее как из шести первоклассных броненосных судов, в том числе "Ниссин" и "Кассуга".
Вы, может быть, удивитесь, что я вдруг разразился такими комплиментами по его адресу? Дело в том, что пока были хоть какие-нибудь иллюзии на его счет, я не считал себя вправе писать что- либо, теперь же все достаточно выяснилось. Так как этот милый господин имеет склонность валить все на личный состав эскадры, ни в чем неповинный, то мне хотелось бы дать вам возможность правильно судить о грядущих событиях… На других кораблях адмирал не был с ухода из России. Командиры судов собирались у него всего три раза, судите сами, можно ли при таких условиях знать свою эскадру? Ничьи советы не принимаются, даже специалистов по техническим вопросам, приказы пишет лично, обыкновенно смаху, не разобрав дела, и прямо поражает диким тоном и резкостью самых неожиданных выражений… Командиров и офицеров считает поголовно прохвостами и мошенниками, никому ни на грош не верит, на что не имеет никаких данных, так как три четверти командиров прекрасные и опытные моряки, остальной же личный состав ничем не заслуживает такого к себе отношения… На каждом шагу приходится бороться с самодурством…
Припоминая адмиралов, с которыми я раньше плавал и к которым у меня осталось чувство глубокого уважения, я воображаю себе, какую грозную силу представляла бы наша эскадра под флагом, например, Дубасова. Вот имя, которое грозно звучит для японцев… Дубасов сумел бы довести эскадру в блестящем состоянии и уж если бы сцепился с Того, то основательно. К сожалению, благодаря каким-то интригам в Петербурге Дубасов совсем затерт, а на войну послали такого "адмирала", как Скрыдлов, а вести вторую эскадру назначили наше "сокровище"… Главное, обидно, что не видим ни одного здравого распоряжения; вся энергия личного состава должна тратиться на борьбу с абсурдами. Мало надежд на разумность действий в виду неприятеля!"