Броненосцы типа "Бородино"

Мельников Рафаил Михайлович

Нельзя, например, не напомнить, с каким безразличием на посту начальника ГМШ (совершенно неважно, в какой цвет – "серый или иной" – надо красить корабли, – гласила одна из его предвоенных резолюций) и просто презрением во время плавания относился он к маскировочному окрашиванию кораблей. И JI. Ф. Добротворский и Н. И. Небогатов, чьи корабли были выкрашены иначе (в серый -у одного, в сплошь черный -у другого), чем у З. П. Рожественского, получили категорическое приказание окраситься заново – с черным корпусом и хорошо выдававшими себя в ночи в лучах прожектора, ярко-желтыми верхушками дымовых труб. Восхитительна и проявленная при этом командующим особая хитрость – окраска мачт в шаровый цвет. Таким путем, словно забыв, что новейшие дальномеры уже не нуждаются в оценке высоты мачт у противника, Рожественский, видимо, рассчитывал сделать мачты своих кораблей невидимыми для японцев. С тем же высокомерием были отклонены адмиралом и просьбы командиров некоторых кораблей кардинально

освободить их от обилия деревянных поделок и внутреннего оборудования. Адмирал не верил в пожары и тем обрек корабли на гибель от огня и воды, переполнившей палубы при тушении этих пожаров.

А, может быть, дело было проще: не допуская мысли, что эскадра дойдет до театра военных действий, командующий считал неразумным портить дорогостоящую отделку кораблей. Столь же непостижимо и забвение З. П. Рожественским всех азов военной науки.

Так перед следственной комиссией "генерал- адъютант", как его почтительно именуют новые "историки", с обескураживающей простотой объяснил, что, исполняя высочайшее приказание о прорыве во Владивосток, он рассчитывал по примеру порт- артурской эскадры (в бою 28 июля 1904 г.) "так маневрировать, чтобы, действуя по неприятелю, по мере возможности продвигаться на север". Мысль о том, что эскадра в Желтом море пыталась прорваться со значительно большей скоростью – до 13 уз, отчего японцам и не удалось осуществить охват ее головы, что решающее значение скорости выявилось и в бою владивостокских крейсеров и что, наконец, японцы, обладая флотом с 18-уз скоростью, вряд ли согласятся вести бой на предложенных им (9 уз) условиях, адмирала почему-то не беспокоила. В комиссии он говорил, что, конечно, предвидел намерение японцев "сосредоточить действие своей артиллерии по нашим флангам". И тут же, приводя всех в смятение, делал ошеломляющее заявление о том, что ввиду неустранимой "тихоходности" его эскадры (этот тезис он в течение всего похода и после боя эксплуатировал особенно настойчиво) ему "оставалось признать за японцами инициативу действий в бою, а потому не только о заблаговременной разработке деталей плана сражения в разные его периоды, но и развертывании сил для нанесения первого удара не могло быть и речи". Пытаясь уяснить секрет столь парадоксального мышления адмирала (очень может быть, что все эти формулировки вовсе не отражали его замыслов до боя, а были лишь придуманы во время пребывания в плену), нельзя избавиться от мысли, что столь безразличное отношение к плану боя можно объяснить лишь одной достаточно поддающейся логике причиной: адмирал был убежден, что эскадре не придется вступать в бой, а потому и готовиться к нему всерьез не было необходимости. Весь ход плавания эскадры неумолимо толкает нас к этому крайне безрадостному и удручающему выводу.

Действительно, все 220-дневное плавание не отмечено никакими сколь-нибудь значительными мерами по повышению боеспособности эскадры. Рожествснский не воспользовался своими огромными полномочиями для того, чтобы потребовать от министерства ни присылки запасных стволов главных орудий броненосцев (долгая стоянка на Мадагаскаре могла позволить провести их замену в случае большого износа от практических стрельб), ни соответственно увеличенного комплекта боеприпасов для этих и других орудий.

Непосредственно во власти З. П. Рожественского было и проведение особенно необходимых практических и учебных стрельб, без которых (и это адмирал как "патентованный" артиллерист не мог не знать) комендоры не овладеют управлением орудием. Не было ни попыток сосредоточить лучших комендоров на самых сильных кораблях,, ни практики постоянных тренировок в скорости заряжания (специальные зарядные станки, как это было на японских кораблях, в русском флоте завели только после войны), ни столь же настойчивых тренировок в стволиковых стрельбах (чем постоянно занимались на кораблях порт-артурской эскадры).

Апологеты адмирала не преминут напомнить о коварстве Морского министерства, не приславшего на эскадру боеприпасов для практических стрельб. Особенную драматизацию этого обстоятельства мы видим в романе В. Пикуля 'Три возраста Окинисан". Дело, однако, в том, что будь у адмирала острая потребность в этих ожидавшихся на транспорте "Иртыш" снарядах, он, хорошо зная канцелярские порядки, позаботился бы со своей въедливостью несколько раз и со всей определенностью напомнить об этом.

Но в том-то и беда, что такой потребности Рожествснский, похоже, не ощущал, дав в этом случае министерству возможность допустить халатность. Он действовал с дальним прицелом – возложить на Морское ведомство ответственность за низкую боевую подготовку эскадры и получить еще один довод в неспособности ее вступить в бой. Не были использованы даже возможности для уже упоминавшихся стволиковых стрельб, для которых на эскадре имелся огромный запас комплектных и сверхкомплектных снарядов мелкой артиллерии, которую адмирал считал на броненосцах ненужным балластом. Эти снаряды в огромном множестве целыми и невредимыми вернулись на транспортах в Россию.

Как истый чиновник (хотя и в военном мундире), привыкший действовать всегда напоказ, командующий считал необходимым прежде

всего демонстрировать неуклонное продвижение вперед. Боевая подготовка считалась лишь второстепенным сопутствующим занятием, на которое отводилось время после исполнения всех корабельных работ. А их в тяжелом походе было всегда в избытке. Главной заботой и чуть ли не целью похода безраздельно стали изматывающие людей нескончаемые угольные погрузки, которые из-за требований адмирала принимать едва ли не втрое больше, чем вмещали угольные ямы, вынуждали занимать даже палубы с установленными там 75-мм пушками. Постоянная уборка этих и других помещений подчас отнимала столько же времени, сколько сама погрузка.

На словах боевая подготовка, конечно, не отрицалась, и напоминания о ней периодически появлялись в адмиральских приказах, особенно в краткий период практических стрельб. Дав богатую пищу эпистолярным талантам адмирала, едко разделывавшего в приказах всех командиров, эти стрельбы и проводившиеся попутно маневры лишь утвердили в эскадре уверенность (на что, видимо, и рассчитывал адмирал), что идти в бой с такой подготовкой немыслимо. Внеся таким путем деморализацию и неверие людей в свои силы, З. П. Рожественский не пытался усиленной практикой изжить и устранить выявленные и естественные для новых кораблей недочеты.

Практики в стрельбах и маневрировании адмирал эскадре не предоставлял. Словами на бумаге остались и другие, иногда проскальзывавшие в 4приказах, здравые мысли, вроде остроумного, но ни разу в действительности не осуществленного маневра сдваивания колонны, при котором половина флота шла бы обратным курсом навстречу другой ее половине. Тем самым флот, получая возможность стрелять в промежутки между своими кораблями, удваивал силу огня по концевым кораблям неприятеля. Адмирал словно забыл о том, сколько усилий и настойчивых повторений требовали от него гораздо менее сложные маневры, которые он отрабатывал, готовясь к смотру двух императоров в Ревеле. И здесь нельзя удержаться от мысли, что Рожественский, лишая корабли возможности исправить выявленные недостатки, преследовал какие-то свои особые цели, вольно или невольно клонившиеся к утверждению на эскадре сознания ее полной никчемности. Возможно, он ожидал, что таким путем это мнение, проникнув через письма в Россию, могло подействовать на умы тех высших чинов Морского министерства, от кого зависела окончательная судьба эскадры.

На ту же идею "работали" и все те многословные, желчные, а подчас прямо издевательские приказы, которые позволяли адмиралу демонстрировать свою мнимую заботу о боевой подготовке и всю ответственность за ее низкий уровень переложить на личный состав, неспособный будто бы внять преподаваемым адмиралом урокам. Именно так он продолжал думать и по возвращении из плена. Вот в таких иезуитских выражениях, начав вроде бы с безоговорочного на словах признания своей вины и кончив фактически обвинением в адрес погубленной им эскадры, объяснял он в следственной комиссии причину, отчего не удалось воспользоваться тем шансом на победу, который русской эскадре неожиданно предоставил в начале боя японский командующий: "…Без сомнения, наша неспособность воспользоваться этой выгодой лежит всецело на моей ответственности: я виноват и в дурной стрельбе наших судов и в том, что она не удержалась так, как я им предоставлял возможность держаться". Иначе говоря, адмирал развернул флот для гарантированной победы, но эскадра оказалась недостойной его высокого искусства.

Не поддается пониманию постоянное подчеркивание З. П. Рожественским во всех его донесениях и последующих объяснениях перед следственной комиссией крайней "тихоходности" его эскадры как некоего наперед заданного и совершенно неподвластного адмиралу состояния. Очень было удобно, прикрываясь этой "тихоходностью" (ее адмирал прямо-таки холил и лелеял), внушать эскадре в походе сознание ее неспособности сражаться с японцами на равных, оправдывать свою безучастность к эскадренной боевой подготовке (не было ни опытов управления стрельбой и ее массирования всей эскадрой, ни эволюций на скоростях больших, чем 9-11 уз), исподволь внушать начальству мысль о необходимости вернуть эскадру и уж во всяком случае не вводить ее в бой. Приведенные адмиралом цифры "тихоходности" поражают своей фантастичностью (или преступным пренебрежением командующего одной из главнейших составляющих тактических достоинств каждого корабля).

Новейшие 18-узловые броненосцы, которые по логике всех предшествовавших плаваний должны были (да так оно, как свидетельствовали механики, и было) довести свои механизмы до полностью исправного состояния и надежности действий, не могли будто бы развивать скорость болёе 13 уз, а все прочие могли идти едва 11-уз скоростью. Для новых крейсеров, "Олега" и "Авроры" предельной скоростью адмирал считал 18 уз (спецификационная их скорость -23 и 20 уз), а из 9 миноносцев, необходимость сбережения механизмов которых адмирал даже декларировал в своих приказах, лишь два были будто бы способны "по нужде" развить до 22 уз (спецификационная – 26,5 уз). Между тем эти предоставленные сами себе миноносцы в бою достигали совсем других скоростей, а "Грозный" сумел отбиться и уйти от преследовавших его японских миноносцев.