Бронепоезд No 14,69
Шрифт:
Над некоторыми дверьми -- пихтовые ветки и в таких вагонах слышался молодой женский голос.
Пахло из теплушек больным потом, пеленками и подле вагонов густо пахли аммиаком растоптанные испражнения.
Ощущение стыда и далекой, какой-то таящейся в ногах злости не проходило.
Плоскоспинный старик, утомленно подымая тяжелый колун, рубил полусгнившую шпалу.
– - Издалека?
– - спросил Незеласов.
Старик ответил:
– - А из Сызрани.
– - Куда
Он опустил колун. Шаркая босой ногой с серыми потрескавшимися ногтями, уныло ответил:
– - Куда повезут.
Кадык у него, покрытый дряблыми морщинами, большой, с детский кулак, и при разговоре расправлялись и видны были чистые белые полоски кожи.
– - Редко, видно... говорить-то приходится, -- подумал Незеласов.
– - У меня в Сызрани-то земля -- любовно проговорил старик, -- атличнейший чернозем. Прямо золото, а не земля -- чекань монету!.. А вот поди же ты -- бросил.
– - Жалко?
– - Известно жалко. А бросил. Придется обратно.
– - Обратно итти далеко... очень...
– - И то говорю -- умрешь еще дорогой?
– - Не нравится здесь?
– - Народ не наш! У нас народ все ласковый, а здесь и говорить не умеют. Китаец, так тот совсем языка русского не понимает. И как живет, Бог его знает! Фальшиво живет. Зачервивешь тут, обратно пойду. Брошу все и пойду. Чать, и большевики люди, а?
– - Не знаю, -- ответил капитан, идя дальше.
III.
Вечером на станцию нанесло дым.
Горел лес.
Дым был легкий, теплый.
Кирпичные домики станции, похожая на глиняную кружку водокачка; китайские фанзы и желтые поля гаоляна закурились голубоватой пеной и люди сразу побледнели.
Прапорщик Обаб хохотал:
– - Чревовещатели-и!..
И, точно ловя смех, жадно прыгали в воздухе его длинные руки.
Чахоточная беженка с землистым лицом в каштановом манто подпоясанном бечевкой, которой перевязывают сахарные головы, бегала мелкими шажками по станции и шопотом говорила:
– - Партизаны... партизаны... тайгу подожгли... и расстреливают...
Ее видели сразу во всех двенадцати эшелонах. Бархатное манто покрылось пеплом, вдавленные виски вспотели. Все чувствовали тоскливое томление, похожее на голод.
Комендант станции -- солдаты звали его "четырехэтажным" -большеголовый, с седыми прозрачными, как ледяные сосульки, усами, успокаивал:
– - А вы целомудрие наблюдайте душевное. Не волнуйтесь!
– - Чита взята.
– - Ничего подобного! Уши у вас чрезмернейшие. Сообщение с Читой имеем. Сейчас по телеграфу няньку генерала Нокса разыскивали!
И втыкая в глотку непочтительный смешок, четко говорил:
– - Няньку генерал Нокс потерял. Ищет. Награду обещали. Дипломатическая нянька, чорт подери, и вдруг какой-нибудь партизан изнасилует.
Белокурый курчавый парень, похожий на цветущую черемуху, расклеил по теплушкам плакаты и оперативные сводки штабверха. И хотя никто не знал, где этот штабверх и кто бьется с большевиками, но все ободрились.
Теплые струи воды торопливо потекли на землю. Ударил гром. Зашумела тайга.
Дым ушел. Но когда ливень кончился и поднялась радуга, снова нахлынули клубы голубоватого дыма и снова стало жарко и тяжело дышать. Липкая грязь приклеивала ноги к земле.
Пахло сырыми пашнями и за фанзами тихим звоном шумели мокрые гаоляны.
Вдруг на платформу двое казаков принесли из-за водокачки труп солдата-фельдфебеля. Лоб фельдфебеля был разбит и на носу и на рыжеватых усах со свернувшимися темно-красными сгустками крови тряслось, похожее на густой студень, серое вещество мозга.
– - Партизаны его...
– - зашептала беженка в манто, подпоясанная бечевкой.
В коричневых теплушках эшелонов зашевелились и зашептали:
– - Партизаны... партизаны...
Капитан Незеласов прошел по своему поезду.
У площадки одного вагона стояла беженка в каштановом манто и поспешно спрашивала у солдат:
– - Ваш поезд нас не бросит?
– - Не мешайте, -- сказал ей Незеласов и вдруг возненавидел эту тонконосую женщину.
– - Нельзя разговаривать.
– - Они нас вырежут, капитан... Вы же знаете...
Капитан Незеласов захлопнул дверь и закричал:
– - Убирайтесь вы к чорту.
– - Пошел, пошел!..
– - визгливо кричал он, обертывая матерной руганью приказания.
Где-то внутри росло желание увидеть, ощупать руками тоску, переходящую с эшелонов беженцев на бронепоезд под N 14.69.
Капитан Незеласов бегал внутри поезда, грозил револьвером и ему хотелось закричать громче, чтобы крик прорвал обитые кошмой и сталью стенки вагонов. Дальше он не понимал, для чего понадобился ему его крик.
Грязные солдаты вытягивались и морозили в лед четырехугольные лица. Ненужные тряпки одежды стесняли движения у стальных орудий.
Прапорщик Обаб быстро, молчаливо шагал вслед.
Лязгнули буфера. Непонятно коротко просвистел кондуктор, загрохотало с лавки железное ведро.
Пригибая рельсы к земле, разбрасывая позади себя станции, избушки стрелочников, прикрытый дымом лес и граниты сопок, облитые теплым и влажным ветром падали и не могли упасть, летели в тьму тяжелые стальные коробки вагонов, несущих в себе сотни человеческих тел, наполненных тоской и злобой.