Бронепоезд No 14,69
Шрифт:
– - На-ароду-то... Народу-то, милены товарищи!..
Высокий, мясистый, похожий на вздыбленную лошадь, Никита Вершинин орал с пня:
– - Главна: не давай-й!.. Придет суда скора армия... советска, а ты не давай... старик!..
Как рыба, попавшая в невод, туго бросается в мотню, так кинулись все на одно слово:
– - Не-е-да-а-авай!!.
И казалось, вот-вот обрушится слово, переломится и появится что-то непонятное, злобное, как тайфун.
В это время корявый мужичонко
– - А верю, ведь, верна!..
– - Потому за нас Питер... ници... пал!.. и все чужие земли! Бояться нечего... Японец -- что, японец -- легок... Кисея!..
– - Верна, парень, верна!
– - визжал мужичонко.
Густая потная тысячная толпа топтала его визг:
– - Верна-а...
– - Не да-а-ай!..
– - На-а!..
– - О-о-о-у-у-у!!.
– - О-о!!!
...............
II.
После митинга Никита Вершинин выпил ковш самогонки и пошел к морю. Он сел на камень подле китайца, сказал:
– - Подбери ноги, штаны измочишь. Пошто на митингу не шел, Сенька?
– - Нисиво, -- проговорил китаец, -- мне ни нада... Мне так зынаю -- зынаю псе... шанго.
– - Ноги-то подбери!
– - Нисиво. Солнышко тепылу еси. Нисиво -- а!..
Вершинин насупился и строго, глядя куда-то подле китайца, с расстановкой сказал:
– - Беспорядку много. Народу сколь тратится, а все в туман... У меня, Сенька, душа пищит, как котенка на морозе бросили... да-а... Мост вот взорвем, строить придется.
Вершинин подобрал живот, так что ребра натянулись под рубахой, как ивняк под засохшим илом и, наклонившись к китайцу, с потемневшим лицом выпытывающе спросил:
– - А ты... как думашь. А?.. Пошто эта, а?..
Син-Бин-У, торопливо натягивая петли на деревянные пуговицы кофты, оробело отполз.
– - Ни зынаю, Кита. Гори-гори!.. Ни зынаю!..
Вершинин, склонившись над отползающим китайцем, глубоко оседая в песке тяжелыми сапогами, как у идола, тоскливо и не надеясь на ответ, спрашивал:
– - Зря, что ль, молчишь-то?.. Ну?..
Китайцу показалось, что вставать никак нельзя, он залепетал:
– - Нисиво!.. нисиво ни зынаю!..
Вершинин почувствовал ослабление тела, сел на камень.
– - Ну вас к чорту!.. Никто не знат, не понимат... Разбудили, побежали, а дале что?..
И осев плотно на камне, как леший, устало сказал подходившему Окороку:
– - Не то народ умом оскудел, не то я...
– - Чего?
– - спросил тот.
– - На смерть лезет народ.
– - Куда?
– - Броневик-то брать. Миру побьют много. И то в смерть, как снег в полынью, несет людей.
Окорок, свистнув, оттопырил нижнюю
– - Жалко тебе?
Подошел Знобов; под мышкой у него была прижата шапка с бумагами.
– - Подписать приказы!
Вершинин густо начертал на бумаге букву В, а подле нее длинную жирную черту.
– - Ране то пыхтел-потел, еле-еле фамилию напишешь, спасибо, догать взяла, поставил одну букву с палкой и ладно... знают.
Окорок повторил:
– - Жалко тебе?
– - Чего?
– - спросил Знобов.
– - Люди мрут.
Знобов сунул бумажки в папку и сказал:
– - Пустяковину все мелешь. Чего народу жалеть? Новой вырастет.
Вершинин сипло ответил:
– - Кабы настоящи ключи были. А вдруг, паре, не теми ключьми двери-то открыть надо.
– - Зачем идешь?
– - Землю жалко. Японец отымет.
Окорок беспутно захохотал:
– - Эх, вы, землехранители, ядрена-зелена!
– - Чего ржешь?
– - с тугой злостью проговорил Вершинин: -кому море, а кому земля. Земля-то, парень, тверже. Я сам рыбацкого роду...
– - Ну, пророк!
– - Рыбалку брошу теперь.
– - Пошто?
– - Зря я мучился, чтоб опять в море итти. Пахотой займусь. Город-от только омманыват, пузырь мыльнай, в карман не сунешь.
Знобов вспомнил город, председателя ревкома, яркие пятна на пристани -- людей, трамвай, дома, -- и сказал с неудовольствием:
– - Земли твоей нам не надо. Мы, тюря, по всем планетам землю отымем и трудящимся массам -- расписывайся!..
Окорок растянулся на песке рядом с китайцем и, взрывая ногами песок, сказал:
– - Японскова мидако колды расстреливать будут, вот завизжит курва. Патеха а!.. Не ждет поди, а, Сенька? Как ты думашь, Егорыч?
– - Им виднее, -- нехотя ответил Вершинин.
Над песками -- берега-скалы, дальше горы. Дуб. Лиственница.
Высоко на скале человечек, в желтом -- как кусочек смолы на стволе сосны -- часовой.
Вершинин, грузно ступая, пошел между телегами.
Син-Бин-У сказал:
– - Серысе похудел-похудел немынога... а?
– - Пройдет, -- успокоил Окорок, закуривая папироску.
Син-Бин-У согласился:
– - Нисиво.
III.
Корявый мужичонко в малиновой рубахе поймал Вершинина за полу пиджака и, отходя в сторону, таинственно зашептал:
– - Я тебя понимаю. Ты полагашь, я балда-балдой. Ты им вбей в голову, поверют и пойдут!.. Само главно в человека поверить... А интернасынал-то?
Он подмигнул и еще тихо сказал:
– - Я ведь знаю -- там ничего нету. За таким мудреным словом никогда доброго не найдешь. Слово должно быть простое, скажем -- пашня... Хорошее слово.