Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов
Шрифт:
Уже несколько месяцев южноазиатская группировка чувствовала на себе давление московских криминальных структур.
В Новосибирске Фаруку кое–что удалось узнать.
— Руководил нападением человек Афанасия, авторитета. Назад будет возвращаться фирменным Новосибирск — Москва. Кличка его Пай–Пай. На вокзале тебе покажут…
Перед отправлением поездника действительно показали — с предостережениями, издалека. Пай–Пай выглядел крутым, немногословным, с убегающим в сторону взглядом. «Чистый уголовник…» — Голубоглазый словно видел его перед собой.
— Фарук! — окликнул Андижанец из комнаты. — Не опоздаем?
— Собираюсь…
Когда Голубоглазый вышел из ванной, у Андижанца все было готово для чайной церемонии. Пиалы и чайник были
— Спасибо! — Фарук отставил пиалу, подождал, пока Андижанец сделает последний глоток.
— Омэн! — Оба разом, по обычаю, поднесли сложенные вместе ладони к подбородку.
Пора было собираться в аэропорт. Встречать летевших в Москву бойцов Белой чайханы.
Домодедово встретило сипением невидимых моторов, грудами неубранного аэропортовского мусора — битых стаканов, бумаги, сосисочных ошметок и картонных тарелок вдоль буфетов. За то время, пока Фарук и Андижанец не были тут, в Домодедове мало что изменилось.
«Может, только это?»
На лотках торговали фотографиями голых баб. Этого добра хватало и в Душанбе, и в Ташкенте, но там больше из–под полы. А тут — открыто. Все это называлось «Анти–СПИД».
Здоровые молодые мужики посреди зала управлялись с поломоечным комбайном. Ручки агрегата торчали, как у плуга.
— Аэробус из Ташкента только что прибыл… — Девушка в справочной думала о своем. Не глядя, расстегнула две верхние пуговицы на кофточке. — Сейчас объявят…
Радио не замедлило откликнуться:
— …Совершил посадку аэробус рейса…
К залу прилета потянулись вновь прибывшие с традиционными азиатскими гостинцами: дынями, виноградом, — изрядно одуревшие от полета. Еще издали в толпе мелькнули знакомые лица.
«Баранниковы! Петр и Вениамин…»
Поклонникам бокса фамилии и имена говорили о многом!
Фарук и Андижанец же обратили внимание на другое. Быстрота, с которой Белая чайхана отреагировала на случившееся в Новосибирске, в Москве и в Туле, статус прибывших бойцов свидетельствовали о значении, которое Чапан и его советники придавали престижу авторитета на столичном теневом рынке. Оба поездивших по миру бывших чемпиона двигались неспешно — тяжелые, с легкими сумочками, в одинаковых спортивных костюмах и клетчатых картузиках, похожих на клоунские. Обоих братьев давно не видели в родных пенатах.
— Говорили: у них статус беженцев! Американские визы… — удивился Андижанец.
— Непонятно!
Спортивная судьба улыбнулась Баранниковым больше, чем их соперникам. Старший стал чемпионом первым, за ним тянулся второй. А там росли еще трое погодков… Теперь старшие сошли, а младшие только еще штурмовали пьедестал. Несколько лет назад о семье мало кто и слышал. Разве только в своей махале! Глава пил, мать занималась хозяйством, будущие чемпионы в жару торговали на кладбище водой из–под крана — пятак за стакан… Первые свои бои за рубежом они все больше выигрывали: их сытые соперники не готовы были стоять насмерть. Нашим терять было нечего. Теперь положение изменилось. Планов своих братья не открывали. Но что–то было известно. Огромные свои квартиры вначале отремонтировали, потом благополучно продали. Теперь снимали холостяцкую жилплощадь. Родная их сестра и куча родственников давно уже были в Израиле. Фарук заметил:
— Эти клетчатые картузы… Наверняка оттуда!
— Вероятно… Не пойму только: этим–то зачем ввязываться?
— Посмотрим.
Баранниковы заметили земляков.
— Салам…
Вновь прибывшие и встречающие отошли в сторону, чтобы поздороваться.
— Новости есть? — спросил старший —
— Мы ждем сигнала от Рэмбо.
— Он в курсе?
— Они уже работают…
Обыск в парткоме обувной фабрики и его результат произвели в Партийном Доме впечатление разорвавшейся бомбы. Через час о преступлении, характеризующемся особым цинизмом — потому что его совершил привилегированный партийный активист, — стало известно в верхах. Немедленно нашлись заинтересованные лица, которые придали случившемуся широкий общественный резонанс. Слухи быстро обросли нескромными эротическими подробностями. Секретарь парткома, он же член районного комитета и бюро райкома партии, оказался пешкой в игре больших столичных гроссмейстеров. Вместе с вещественными доказательствами он был мгновенно препровожден на вокзал. Допрошен. Десятки материалов о преступлениях пылились в ожидании возбуждения уголовных дел неделями с нарушением сроков… В этом случае сделано было исключение. Дело немедленно возбудил и принял к производству обычный дознаватель, даже не следователь! В отделе милиции спешили… К концу рабочего дня во многих коридорах районной и городской власти под хозяевами уже тряслись кресла. Картузов не успевал отвечать на звонки. Звонили по разным поводам, но чаще это оказывалось лишь предлогом. Никто не сомневался в том, что действия Картузова направляла мощная, неопознанная пока политическая сила.
— Данные по парткому пришли к тебе сверху?
Картузов валял ваньку:
— Девчонки с фабрики замучили… Ходили жаловались! Надоело слушать…
— Брось темнить!
Случившееся пришлось удивительно ко времени! Факт морального разложения в верхушке партийного звена был последним аргументом в пользу укрепления аппарата столицы проверенными руководящими кадрами периферии. Теперь краснодарцам, ставропольцам, сибирякам была законно открыта зеленая улица. Главный удар ожидался по районному комитету партии, где состоял на учете теперь уже бывший секретарь парткома и бывший коммунист. Никто не работал — в кабинетах упаковывали вещи, обсуждали грядущие персональные изменения, увольнения, перестановки. В последнюю минуту срочно вызвали начальника линейной милиции — возмутителя спокойствия и главного виновника обрушившихся на райком бед. Когда Картузов — с невинными глазами, круглый, точно накачанный воздухом, катился по коридору, случайные встречные отшатывались от него как от зачумленного. Предлог для вызова подобран был на стороне, не имеющий отношения к происшедшему недостатки в милицейской сети партийного образования, а конкретно, возмутительный факт — срыв занятия в семинаре второго года обучения, который вел Картузов. Напоследок решено было сунуть выговорешник с занесением. На память. В качестве благодарности за проделанную работу. Получилось иначе. Говорить о злополучном занятии районному Первому, однако, не хватило ни самообладания, ни выдержки.
— Ну что? Ниспроверг распутные Содом и Гоморру серой и огнем…
— Ниспроверг… — Картузов — святая простота! — словно и не догадывался, какую свинью подложил райкому. Ждал похвалы. — Полюбуйтесь! Чистая порнография… — Он достал из папки несколько фотографий. — Вот, например…
На сером любительском снимке было что–то плохо видимое, похожее на вертикально торчащие белые столбы.
— Это ноги… А вот еще! И вот…
Секретарь брезгливо отмахнулся.
— Порнография плюс сводничество. Развращение малолетних. Целый клубок преступлений… Теперь этому конец!
— Пресек, значит… — непонятно сказал районный Первый. — Молодец!
— Стараемся… — Картузов и тут играл роль неумного мента–начальника, бескорыстного борца за общественные устои. С его лица не сходила благостная улыбка.
— Старайся, старайся!
— Спасибо… — Картузов аккуратно сложил фотографии назад, в папку. — Линейная милиция не подведет… Могу идти?
— Можешь… — Первого буквально трясло от бешенства, хотя формально ни к чему нельзя было придраться. — Кражи–то у пассажиров как? Раскрываешь или все прячешь?