Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов
Шрифт:
— Здесь!
— Оружие не поднимать! — крикнул его брат. — Пусть менты видят: они стреляли!
— Быстрее!
Все были уже у машин. Водитель «шестерки», с которым приезжали Баранниковы, так и не выходил — все время оставался за рулем.
— Теперь к Хабиби… Быстрее!
Константин притормозил метрах в пятидесяти от арки. Хабиби любил пройти пешком последние метры до подъезда. Оба ничего не знали о судьбе ехавших в первой машине. Городской шум к этому времени обычно стихал, район был не слишком загазован. Дежурный милиционер следил, чтобы все было
— Завтра как всегда? — Константин перегнулся, открыл дверцу. Они были вдвоем. Штрок, ехавший в качестве мента, подсаженного к ним конторой, вышел раньше, еще в начале Тульской улицы. Хабиби кивнул.
— Как обычно.
Свою долю Константин получал на следующий день, когда вез Хабиби на службу, а сам Хабиби — еще с вечера: деньги около одиннадцати привозил сюда, к арке, Лейтенант — по окончании операции и дележа содержимого кейса.
— Спокойной ночи…
Константину предстояло отвезти коробки с платками и рвануть на Павелецкий вокзал к Пай–Паю. Таксист с ходу развернул машину. Верной рукой, профессионально. Это было как точный, мастерский рисунок углем.
— Шеф! Минутку! — Здоровяк в клетчатой клоунской кепке поднял зажатую двумя пальцами сотенную купюру. — Тут, рядом!
— Если по пути! — Константин уже тормозил.
— Два квартала, шеф! К Лесной!..
Было действительно по дороге. Константин утопил кнопку, державшую запор замка. Здоровяк протянул сотню, просунулся на сиденье, крикнул кому–то сзади:
— Быстрее! Опаздываем!
От угла подбежал второй здоровяк — с кейсом, в такой же смешной кепке. Его двойник, сидевший с Константином, уже открывал ему дверцу.
— Давай!
Константин почувствовал, что совершил глупость. Вслед за здоровяком в машину вскочили еще двое. «Жадность фраера сгубила…» Хабиби тоже его предупреждал: «Слепой теряет палку только раз в жизни!» Таксист поднял глаза к зеркалу заднего вида и отшатнулся — со второго сиденья на него смотрел Уби. У виска торчало дуло пистолета.
— Платки с тобой? — спросил сидевший рядом. — В багажнике?
— Там.
— Подай за угол! Теперь назад!
Константин оглянулся. У угла темнел «жигуль–шестерка». Здоровяк, сидевший рядом, протянул руку:
— Ключи от багажника! Быстро!
— Сволочь! — Уби сзади врезал таксисту рукояткой пистолета по шее. — Смотри в пол!
В багажнике уже шуровали. «Жигуль–шестерка» подвинулся вплотную. Тут же подъехала еще машина. Константин, несмотря ни на что, не паниковал: нападавшие не были уголовниками.
«Обойдется…»
Хлопнула крышка багажника. Кто–то спросил:
— Может, передумаешь?
— Я уезжаю… — Константин по голосу узнал Уби. — Еду. И забираю половину…
— Билеты у тебя?
— Целое купе!
«С чем и поздравляю!..» Константин уже знал судьбу рубщика мяса. Позади с минуту–другую еще посовещались. Послышался шум отъехавшей машины. Сидевший рядом здоровяк достал сигарету, прикурил. Константин понял: «Пронесло!» Он поднял голову.
— Может, ключи отдадите?
Незнакомый мужик–азиат, стоявший у дверцы, кивнул:
— Отдадим, безусловно!
На станции, в парке отстоя поездов, было тихо. Пай–Пай сидел в купе у окна, терпеливо ждал. Вор любил это состояние и ценил его в себе и в других ворах. Оно давалось далеко не каждому — углубленное терпеливое выслеживание. Свет в купе не горел. От разговоров с проводником Пай–Пай с ходу уклонился. Только ждал! В окно виден был неохватный грузовой двор. Огромная мертвая зона материальных ценностей, национального богатства, за которое никто, в сущности, не отвечал. Ни во–ровцев, ни сталкеров Пай–Пай не заметил. Застывшая картинка. Контейнеры, неподвижный луч прожектора, многотонные грузы–тяжеловесы. На крышах вытянувшихся вдоль путей пакгаузов торчали противопожарные приспособления — кирпичные щиты–брандмауэры. Пай–Пай ни на секунду не ослаблял внимания. Люди Белой чайханы появились у вагона внезапно. Мелькнул, разворачиваясь, «жигуль–шестерка», из него выскочило сразу несколько человек — русские, два азиата и среди них амбал Уби.
«Узбекская мафия!»
Уби застучал в вагон к проводнику, потом быстро прокричал что–то по–своему. Проводник громыхнул дверью, подножку открывать не стал. Приехавшие в «шестерке», кроме Уби, входить в вагон не собирались, быстро перекидали в тамбур коробки, находившиеся у них в багажнике. Минуты через четыре «жигуль» укатил, оставив в тамбуре Уби и его груз. Пай–Пай показался в купе.
— Помочь?
Не ожидая ответа, вор прошел в тамбур. Коробок было немного. Вдвоем — проводник больше не выходил — они перетащили груз в купе, в середину вагона, заложили коробки в рундуки под нижние полки. Еще несколько коробок пришлось бросить наверх, в ящик над коридором.
— Все…
Они наконец разглядели один другого. Уби выглядел жизнелюбом, это заметно было по его жирным тяжелым губам, брюшку. Пай–Пай рядом с ним казался аскетом.
— Жаль, что с нами проводник, а не проводница… — амбал причмокнул губами. — Люблю ездить, чтобы баба…
— Это да…
«А еще говорят: человек чувствует свой смертный час… — в который раз разочарованно подумал Пай–Пай. — Сейчас–то с ним все уже ясно! Овцы и те чуют — плачут, когда хозяин приходит, чтобы вести на убой!» Нож с резинкой был у него на поясе. Пай–Пай положил руку на рукоять, потянул — нож легко подался. Уби оставалось жить не больше минуты. Пай–Пай дурковато улыбнулся, мотнул головой на коробки:
— Ну что — теперь покой? До конца жизни?
— Ты что! — Амбал был уверен в том, что впереди у него масса дел, которые не переделать и за жизнь, куча забот, выяснений отношений, импортных платков, валюты, а главное, баб. — Ты что, чудак?! Это только начало.
— Считаешь?
Уби поднял голову к верхней полке — проводник застелил постели заранее.
— Конечно…
В следующую секунду Уби не стало — нож Пай–Пая почти одновременно коснулся обеих его сонных артерий.
«Все!..»