Бронзовая Сирена
Шрифт:
Полыхнуло, и в мертвенном свете молнии мне показалось, что бронзовая женщина осела на когтистых лапах, готовясь взлететь…
Что это со мной? Так недолго и запаниковать. Нет, мне надо разобраться. Спокойно во всем разобраться. Допустим, Георгия убили. Мне приходилось слышать, например, что совсем незначительная примесь чужеродного газа в воздухе баллонов на глубине может стоить жизни аквалангисту. А Георгий спустился глубоко. Значит, если концентрация этой примеси невелика, то без специальных анализов могли ее не обнаружить. И почему я не отправил
Мне нужно остаться одному. Мне нужно подумать. Я не имею права придавать значение своим ощущениям.
А если всем на острове так же не по себе? А если… Если из какой-то расселины в скале сочится ядовитый газ, и он оказался смертельным для Георгия?
Нет, зацепиться пока не за что. Может быть, влияние Сирены? Или чего-то, что было с ней рядом? Мог же Георгий увидеть такое, от чего всплыл мертвый, с искаженным от страха лицом? Умереть можно и от страха, и при этом, кажется, тоже происходит паралич сердца. Но чего же так испугался здоровенный опытный пловец?..
Я вновь почувствовал, как новая волна ужаса неожиданно накатила на меня, заставила вцепиться в камни, закусить губы и неимоверным усилием воли удержаться от падения. Близкая чернота пропасти надвинулась — нет, кажется, это я поплыл! — и нет ни просвета, ни скалы, нет ничего, нет меня… я парю, беззащитный, в холодных сумерках, и отовсюду, из ничего, меня охватывают невидимые щупальца, парализуют движения, и в светящемся пространстве все ближе и ближе подлетает, мерно взмахивая огромными жесткими крыльями, чудовищная хищница…
И вдруг пронзительный, несовместимый с мертвым островом свист хлестнул по мозгу, заставил меня вывернуться и, сначала едва ли не ползком, затем быстрее — перебежками и, наконец, сумасшедшим галопом, броситься к лагерю.
Я понял сразу — резко, дико и грубо свистел стравливаемый из баллонов акваланга сжатый воздух. Кто-то открыл вентиль, и сжатый до ста атмосфер воздух с адским свистом выбрасывался в атмосферу.
Я бежал, падал, бежал, но, только ободрав руки и колени, понял, что не успею. И хотя остров был не таким уж и большим, места на нем, кажется, для всего хватало.
Свист слабел. Вся надежда, думал я, только на Василия. Но влетев в лагерь, я остановился, не в силах произнести ни слова: тихо покачивалась лампочка, брякал крышкой чайник над костерком, томно вздыхал приемник, а Вася сладко дремал, развалясь в шезлонге.
Я собрался было припомнить ему все, что набралось за годы сотрудничества, но тут до меня дошло: здесь, в лагере, — тишина. Проклятая акустика этой древней груды камней сыграла свою замечательную роль: ничего напоминавшего свист сжатого воздуха здесь не было слышно. Так, легкое шипение, различимое, если специально прислушаться.
Я разбудил Васю, хотя спешить уже было некуда. За три-четыре минуты, которые потребуются, чтобы в темноте достичь грота, баллоны окончательно опустеют,
И еще сразу бросилось в глаза: лагерь пуст. Во всех палатках темно, никакого движения. И очень тихо…
Мы, конечно, спустились к гроту. Резко посвежело: гроза накрыла остров. Загрохотали за вогнутой скалой волны, дробно залопотал по темному зеркалу бухты дождь. Мы стояли, склонясь над аквалангом с отвинченным от баллонов легочным аппаратом и открытыми вентилями…
Слишком глубок и убедителен сговор. Если он существует. И слишком много проблем, кажется, решено единым махом со смертью Мистаки. Для каждого из обитателей острова. Или мне так хочется считать?
Лицо Георгия… Я увидел его спустя десять минут после прилета. И все остальное время воспринимал окружающее каким-то искаженным, как и черты его лица. Что ни говори, действует. Словно кто-то умышленно, одним расчетливым движением постарался выбить меня из колеи, заставил по-иному смотреть на мир. И ни мгновения не оставил мне для передышки, для того, чтобы я мог отстраниться, посмотреть на события под иным углом.
Просто удивительно: только что, меньше часа тому, со мной произошло… не знаю даже, как назвать, но что-то очень и очень странное, а я принял его как должное. Не мог же я заразиться мистикой от Левиной или Савелко?
Если подумать, то преступнику, конечно, выгодно, чтобы я перепугался и прекратил расследование: неважно пока, как ему удалось устроить мне этот припадок на скале, но почему же из игры хотят вывести именно меня? Я не один — есть же Вася, и с ним надо очень считаться. Ленив немного, но жесткий и очень неглупый. Почему, выбивая меня из круга, обходят Василия?
Что-то нескладно получалось.
Я вспомнил дневные допросы, напряженные, порой по-настоящему встревоженные лица археологов, их убежденность… Кроме Савелко. Этот что-то явно сочинял. Или замалчивал. Может быть, тут и не было сговора? Честно говоря, я уже готов был состряпать теорию насчет пучка космических лучей, ударившего точно в пятачок острова, но Вася… — он рубил мою теорию на корню. С ним-то ничего не происходит. Я прислушался: вот он знакомо протопал, вполз в палатку и уютно засопел.
Видимо, я слишком серьезно подошел ко всем этим разговорам. Хотя не раз и не два в ходе бесед и допросов проскальзывало что-то, говорящее об их тревоге.
САВЕЛКО: Мне все время казалось — что-то произойдет.
МАКАРОВ: Вам когда-нибудь приходилось бояться, бояться до судорог и потери пульса?
СЕРБИНА: Самое страшное — ждать. Ждать, когда придет твоя очередь.
БИРЮКОВ: Я готов верить в вещие сны. Здесь, на острове, я слишком много о них слышал.