Бросок из западни
Шрифт:
Парамонов проводил Галину в свою каюту, точнее, в маленький закуток с лежанкой и откидным столиком.
– Отдыхай, а я пойду на мостик, – сказал он, разглядывая женщину так, будто не видел ее несколько лет. – Погода скверная, а пару часов назад акустик слышал шум винтов. Может статься, что недалеко японская подлодка.
– Почему ты на меня так смотришь? – спросила Васильева, стягивая с головы черный форменный берет со звездой и проводя ладонью по волосам.
– Мне спокойнее за тебя, когда ты рядом, когда я могу тебя защитить, если возникнет опасность, – ответил лейтенант. – Еще спокойнее мне, когда ты на берегу. Отдыхай.
Штормило не сильно, всего два-три балла. Но для низкого маленького судна и этого было достаточно. Минимальный обзор из-за волн, низкие тучи повисли над морем, стирая границу между водой и небом. Бортовая качка усилилась, грозя опрокинуть суденышко. Вообще-то «охотники» устойчивые к опрокидыванию, но в силу низкой осадки качка на них ощущалась невероятно.
Это сказывалось на самочувствии экипажа, устойчивости работы двигателя, да и вообще на порядке в каютах. С такой качкой с мест срывало все, что даже было закреплено обычным порядком. Парамонов приказал рулевому сменить курс и идти носом на волну на малых оборотах. Сейчас «охотник» с бортовым номером 505 шел на юго-запад, удаляясь от родных берегов и района боевого патрулирования. Штормовой океан не для таких судов, но лейтенант верил и в судно, и в экипаж.
Чужую субмарину Парамонов заметил первым из всех, кто был в ходовой рубке. Но на подлодке советское судно, кажется, увидели давно. То ли у японцев была какая-то поломка, то ли они шли на дизелях, чтобы подзарядить аккумуляторы. Даже в шуме шторма выстрел палубной пушки был хорошо различим. Первый фонтан воды поднялся возле левого борта.
– Боевая тревога, – крикнул лейтенант, – расчетам занять места…
Парамонов не успел договорить. Яркая вспышка на носу на миг ослепила его и рулевого. Палубный настил вспучился горбом. Несмотря на шторм, Парамонов слышал, как топают ноги моряков, как на палубе уже расчехляют 45-мм пушки и крупнокалиберные ДШК. Отвечать на выстрелы врага или не отвечать, такой вопрос перед командиром не стоял. Его судно подверглось атаке в нейтральных водах, и он обязан был защищаться, защищать экипаж, эту маленькую территорию Родины, маленький ее кусочек.
Резкий поворот руля, чтобы уйти от нового попадания, но катер отреагировал очень вяло, едва развернулся. В носовой отсек судна, развороченный снарядом японской подлодки, хлестала вода. Судно сохраняло плавучесть, но маневренность его значительно упала. Выполнив команду «лево на борт», рулевой стал неистово крутить штурвал. Еще один снаряд разорвался в стороне, окатив палубу и матросов потоком воды. Стала бить пушка «охотника», не умолкая, работал ДШК. Но при таком волнении попасть в цель было очень сложно. Еще столб воды возле самого носа – и матрос-пулеметчик повис на рукоятках пулемета. Откуда-то выскочила Галина и бросилась к раненому. Она, едва удерживаясь на ногах, сняла матроса с пулемета и уложила на палубу.
– Куда? – заорал что есть мочи Парамонов и кинулся из рубки на палубу.
Еще один взрыв! И взрывная волна ударила лейтенанта в спину, как кувалдой. Все перевернулось перед глазами, он схватился руками за морскую тужурку Васильевой, но пальцы только скользнули по толстому черному сукну. Еще один взрыв. Даже через закрытые веки Парамонову показалось, что он увидел огненную вспышку. А потом соленая вода хлынула ему в горло. Отплевываясь и кашляя, он стал грести руками, пытаясь выплыть из пучины. Спасательный жилет, который во время боевого похода надевали все моряки на катере во время несения вахты или при объявлении боевой тревоги. Не было жилета только на Галине, вспомнил лейтенант и потерял сознание.
Парамонов пришел в себя от холода. Вода то и дело попадала в рот, и он кашлял. И только когда сознание чуть прояснилось, лейтенант понял, что его рука что-то сжимает. Так сильно, что он не чувствовал своих пальцев. Он открыл глаза. Небо было не над головой, а сбоку, и в лицо плескалась вода. Почему я в таком положении, ведь на мне спасательный жилет? Наконец удалось открыть глаза больше, и тогда он видел рядом с собой что-то большое и черное. И в это черное он вцепился пальцами.
Черный флотский бушлат и растрепанные мокрые волосы. Когда же он успел схватить Галину, как же не выпустил, даже в бессознательном состоянии? Он держал Галину за ворот бушлата под подбородком и прижимал ее к себе спиной. Поэтому она не захлебнулась, поэтому он сам плавал в таком странном положении. Убрав с лица Галины волосы, лейтенант стал трясти женщину, звать голосом. В какой-то момент он испугался, что Васильева мертва, но тут послышался ее стон. Парамонов прижал женское тело к себе плотнее и отпустил пальцами ее бушлат. Пальцев он не чувствовал. Надо шевелить кистью, надо сжимать и разжимать пальцы.
Парамонова мутило от покачивания на волнах и от контузии. Он боялся, что снова потеряет сознание и тогда уж точно не удержит любимую женщину. Где катер, где ребята? Неужели японцы сожгли его, потопили? Или унесло волнами? А потом спиной лейтенант ударился обо что-то массивное и жесткое. И он услышал сквозь плеск волн голоса, незнакомую речь, а потом понял, что это японцы. Пока в голове металась полуосознанная мысль, как одновременно вытащить из кобуры пистолет и не выпустить из рук Галину, жесткие грубые руки схватили его, вырвали из его рук женское тело и потащили вверх. Парамонов хотел крикнуть «Галина!», но из раздраженного соленой водой горла рвался только кашель. Потом его вырвало, снова стало мутить. И прежде чем потерять сознание, лейтенант успел заметить, что Васильеву тоже достают из воды…
– Прошу сюда! – майор Тернер открыл дверь, пропуская Шелестова и Сосновского в комнату с большим стеклом, через которое виднелась другая комната – комната для допросов. И это стекло было прозрачным только с одной стороны. С противоположной стороны оно выглядело как обычное зеркало.
– Знакомые штучки, – засмеялся Сосновский, указывая на стекло.
– Это очень удобно, – скупо улыбнулся американец. – Особенно для допросов и опознаний. Когда есть необходимость показать подследственного свидетелю, когда есть необходимость наблюдать за мимическими реакциями допрашиваемого.
Шелестов обратил внимание на то, что Тернер очень старательно и правильно произносит сложные слова на русском языке. Как будто специально строит фразу посложнее. Максиму захотелось сейчас же ввернуть именно фразу посложнее, чтобы понять, поймет ее американский майор или нет. Но Сосновский опередил напарника.
– Послушайте, Тернер, откуда вы так хорошо знаете русский язык? – осведомился Михаил как бы между делом, усаживаясь на одном из приготовленных для гостей стуле.
– Вы считаете, что я хорошо знаю русский язык? – американец вскинул брови.
– Да, вполне. В вас выдают американца лишь акцент и слишком правильное построение фраз.
– Да, вы правы, – неожиданно согласился майор. – Я знаю русский язык с детства, потому что моя мать русская и ее сестра тоже. В нашей семье принято говорить на двух языках, но я понимал всегда, что тот язык, на котором мы говорим внутри семьи, – это язык не разговорный, не уличный, не язык, на котором говорят в магазине при покупке, между приятелями на рыбалке. Это язык литературный, язык, который сохранила старая русская интеллигенция. На таком языке говорят в книгах, но не в обычной жизни. Между прочим, хочу открыть вам один секрет. Хорошо, что вы заговорили о языке, Михаил.