Бросок в Европу
Шрифт:
— Уехать из Латвии трудно?
— Практически невозможно.
— Это опасно?
Я ответил, что опасность невелика. Вероятно, моему голосу недоставало уверенности, потому что она пристально посмотрела на меня и сказала, что не верит. Но мы оставили эту тему, выпили еще медовухи и поговорили о борьбе Македонии за свободу, красоте нашего сына и жаре любви.
Какое-то время спустя мальчик проснулся, громко плача, Анналия покормила его, и он вновь заснул.
— Такой хороший мальчик, — похвалила она сына.
— Ему нужны братья и сестры.
— И мы постарались, чтобы он не остался в одиночестве.
— Это правда. Но можно ли с уверенностью говорить о результате?
— Я не понимаю.
— Когда хочешь вырастить дерево, в землю лучше посадить не одно семечко.
— Мы уже посадили два, — улыбнулась она.
— Полагаю, не помешает и третье.
Она замурлыкала.
— Ты проведешь здесь несколько дней. У меня такое ощущение, что к твоему отъезду мы засадим всю землю.
— Земля возражает?
— Земля совершенно не возражает.
— В конце концов, мы же должны гарантировать стопроцентный результат?
— Особенно если посадка доставляет столько удовольствия.
— В этом ты совершенно права.
— Я тебя люблю.
Мы снова разделись и перебрались на ее матрац. И опять мой сын крепко спал под громкие крики любви. А потом я крепко прижимал Анналию к себе, пока она вроде бы не заснула. Я осторожно поднялся, укрыл ее одеялом.
— Я хочу, чтобы ты остался со мной навсегда, — в полусне пробормотала она.
— Я тоже.
— Почему тебе надо в Латвию?
— Это длинная история, — она шевельнулась, словно готовясь ее выслушать, но вместо этого провалилась в глубокий сон.
Я оделся, сел, скрестив ноги, перед очагом, долго смотрел на мою жену и моего сына, а потом перевел взгляд на нарисованную мной карту. «Не следует оставлять здесь карту, — подумал я. — Никому не надо знать, куда я направляюсь». Я взял другую ветку и стер карту.
Почему тебе надо в Латвию?
Хороший вопрос, логичный вопрос. И я ответил правдиво, пусть ничего не сказал по существу.
Это была длинная история.
Глава третья
Карлис Миеловисиас и я сидели в окопе, вырытом среди молодых сосенок. В пятидесяти ярдах справа пехотинцы, то ли десять, то ли двенадцать, осторожно, но решительно продвигались вперед. Я вытянул руку параллельно земле. Мужчины остановились, опустились на колено, нацелили винтовки на деревянный сарай. Я поднял руку, досчитал до пяти, а потом резко опустил ее.
Выстрелы прогремели одновременно, пули полетели в сторону сарая. Мы с Карлисом выпрыгнули из окопа. Он сорвал чеку с гранаты, на бегу досчитал до трех, швырнул гранату в открытую дверь. Я считал вместе с ним и бежал рядом. Потом, как только граната залетела в сарай, мы упали на землю.
Взрыв развалил маленький сарай пополам. Пехотинцы уже бежали к нему, стреляя на бегу, поливая свинцом остатки деревянных стен. Интенсивность стрельбы уменьшилась, когда Карлис и я добрались до двери. Я поднял руку, выстрелы смолкли, и мы вошли в то, что было сараем.
Конечно, внутри нашли пустоту. Если в мы участвовали в настоящем вторжении в Латвию, на полу лежали бы изувеченные тела защитников сарая. Но мы находились в тысяче милях от Латвии. Точнее, в пяти милях южнее Делхи, округ Делавер, штат Нью-Йорк, где Латвийская армия в изгнании проводила ежегодные полевые маневры.
— Задание выполнено, — рявкнул Карлис на латышском. — Всем вернуться в расположение части, бегом.
Пехотинцы затрусили к палаткам. Карлис достал пачку сигарет, предложил мне. Я отказался, он же закурил. Карлис ограничивал себя тремя или четырьмя сигаретами в день, поэтому каждую курил с особым удовольствием. Глубоко затягивался, долго выпускал дым.
— Парни хорошо поработали, — сказал он.
— Очень хорошо.
— Конечно, со строевой подготовкой у них похуже, но вот атаку они провели образцово. Мы можем быть довольны.
Этот светловолосый гигант при росте в шесть с половиной футов весил никак не меньше трехсот фунтов. У армии США могли возникнуть проблемы с подбором для него формы. У Латвийской армии в изгнании таких проблем не возникало, поскольку темно-зеленая форма шилась на каждого индивидуально. На форму Карлиса ушло больше материи, вот и все дела.
Вместе мы вернулись к нашей палатке. Единственной, в которой не стояли койки. Поскольку подходящей для Карлиса не было, он предпочитал спать в огромном спальном мешке. Мне койка не требовалась вовсе, так что в нашей палатке ее заменяли два удобных стула. Я сел на один, Карлис — на второй, и мы вдвоем полюбовались закатом.
Карлис превосходил меня званием. Был полковником Латвийской армии в изгнании, тогда как я — майором. В нашей армии рядовых не было, только офицеры. От нас требовалось умение командовать, чтобы в день вторжения в Латвию мы могли повести за собой рабочих и крестьян. Присваивая каждому члену нашей организации офицерское звание, мы сразу начинали готовить его к роли командира.
В конце концов, нас было всего сто тридцать шесть, так что в день вторжения каждому пришлось бы проявить чудеса героизма.
Карлис загасил окурок о подошву сапога, растер его, тяжело вздохнул.
— Тебя что-то тревожит, друг мой? — спросил я.
Он ответил после короткой паузы.
— Нет, Ивен. Устал, ничего больше. Завтра мы разъедемся по домам, и я уеду с чувством выполненного долга.
Мы провели в лагере целую неделю. Говорили исключительно на латышском. Семь дней поднимались в пять утра, маршировали по плацу, разбирали и собирали оружие, учились делать бомбы, совершали марш-броски в полной боевой выкладке. А после обеда приходило время политическим дискуссиям, песням и народным танцам. И хотя такой атлет, как Карлис, мог без труда выдерживать столь напряженный график, я понимал, что он с нетерпением ждет возвращения в Провиденс и академию дзюдо, где он работал инструктором.