Бруски. Книга IV
Шрифт:
– Да я вовсе не кусаю. Зачем кусать?
– Вижу. – Богданов захохотал и, как всегда при этом, закинул голову. – Наши труды. Мои. Я ее выучил. Ты не знаешь, а я ей потихоньку, когда она возилась на кухне, потихоньку, нет-нег да и подвалю: «Стеша, мол, предметы – особо домашние – знаешь, какую власть имеют над человеком?» Да при этом возьму да и расскажу какую-нибудь выдуманную историю о моей знакомой. Была, мол, хорошая женщина. Работала. Все на нее глядели. И она горда. А потом – вот свой угол, то да се. Про Наташу, мол, Ростову у Толстого читала? У нас, мол, Наташи-то
– Ну, это еще рановато.
– А потом будет поздновато. Вот я и подсчитываю, чего на земле Богданыч настряпал.
Кирилла раздражало, как мысленно произнес он: «Хвастовство Богданова», и, желая «обрезать его», он сказал:
– Ты уж очень уверен. А помнишь, как нападал на черный пар, а я его все-таки на «Брусках» вводил. Ты это видел и молчал. Практика-то побила твою теорию.
Богданов вскинул на него глаза.
– Человек заболел, например, ангиной. Ему дают порошки. Что ж, протестовать против этого?
– К чему это – пар и порошки.
– Мужик землю загадил. Она вся, грубо говоря, во вшах-паразитах: полынь, овсюг, пырей, куколь, осот… и черт его знает какой еще сорняк не ужился на нашей земле. Пар в первую очередь уничтожает сорняки. Разве против этого можно протестовать.
– Виляешь.
– А зачем вилять? Когда будут уничтожены сорняки, а их воспитывает мелкая пахота, когда в земледелие будет полностью внедрена агрономия, – тогда станет бессмысленно держать черный пар.
– Не убедил, – резко возразил Кирилл. – Ты все напираешь на «когда-то», а сейчас государству и колхозникам нужен хлеб и мясо.
– Без «когда-то» жить бессмысленно, товарищ «дилектор». Ты помнишь, я в академии, в присутствии Вильямса делал доклад о комбинате. Это было в расчете на «когда-то». Такого комбината пока в жизни нет, но он заложен.
– Где это? В твоем докладе? – снова, настойчиво желая сбить Богданова, произнес Кирилл.
– Ты, дядя, еще чудо-мужик: дальше своего огорода ничего не видишь и видеть не хочешь, – тоже резко, даже гневно проговорил Богданов. – Проанализируй хотя бы состояние своего огорода: вот мы построили два завода в глухом урочище, строим третий. Строительством и коллективизацией мы подняли на движение не только крестьян нашей области, но и соседних областей. Так ведь?
– Так, – ответил Кирилл, уже понимая, что Богданов сейчас нанесет ему ответный удар.
– Значит, крестьянин двинулся в промышленность, в город: деревня, вернее колхозы, дают промышленности – городу рабочую силу, хлеб, мясо, обувь, лес и так далее. Но ведь и промышленность – город не сидит сложа руки, как богдыхан. Промышленность – город двинули в деревню высшую технику: трактора, комбайны, молотилки, сеялки, веялки. А придет время – даст в изобилии электричество. Ведь это уже заложен тот самый
– Думаю… думаю, – в замешательстве проговорил Кирилл.
– Так вот думай дальше, что творится за чертой «твоего огорода». Такие же и даже мощнее, как наш, индустриальные центры созданы, создаются на Урале, в Сибири, да и по всей стране. Что молчишь? Это ведь только врагам или бестолковым кажется, что у нас и промышленность и сельское хозяйство развиваются независимо друг от друга.
– Молчу, потому что побежден.
– Э! Чтобы тебя и подобных тебе колхозников победить, партии придется еще много поработать. Но… поработаем… вместе же с тобой и вами.
– А я тут без тебя станки велел белой краской выкрасить, – произнес Кирилл, лишь бы что-нибудь сказать.
– Видел. Хорошо. К чистоте приучает это. А кто это у тебя там рисует? Мастер большой. Да-а. Вот оно как. Я по пути забрел в Свердловск к своим давнишним знакомым. Ворон у них живет. Ручной. Сто двадцать лет. Три поколения пережил. И сила, понимаешь. Вот какая сила: подойдет к бемскому стеклу, клюнет и – вдребезги.
Вот сила…
И Кириллу показалось, Богданов говорит:
– Вот какой-то ворон, черт его возьми, живет сто двадцать лет, а я, Богданов, прожил всего только шестьдесят с гаком и уже сдаю.
– Ну, завтракай, и пойдем на завод. Я дорогой еще кое-что придумал.
– А может, на озеро съездим? – предложил Кирилл.
– И то дело и то. А Павел? Якунин Павел – вот герой.
– Да. Но тут без него Феня совсем было окочурилась.
Богданов сник и тихо спросил:
– А что?
– Да так себе… – Кирилл хотел замять разговор, ругая себя за то, что забыл про историю в горах.
И принужден был все рассказать Богданову.
5
Совещание знатных людей страны закончилось большим торжеством в Кремле. При этом всех участников совещания правительство наградило орденами, в том числе Никиту Гурьянова, Стешу, Епиху Чанцева и даже Захара Катаева и Нюрку Звенкину, хотя последние на совещании и не присутствовали.
Такой награды Никита не ожидал. Он был уверен в одном: ему дадут «благодарственную грамоту» и признают за ним звание «мастера-земли». Верно, иногда – дома еще – он мечтал получить и орден, но эта мечта была слишком призрачна. И, получая из рук Михаила Ивановича орден Ленина, Никита глухо произнес:
– Какая жизня была раньше, тебе, Михаил Иванович, все известно: по колено в слезах ходили. Ну, теперь другое… и это, подарок такой правительства, я понесу туда – ребятам. Скажу: работай. Нонче за работу большой почет дают. – Дальше говорить он не смог, у него что-то булькнуло в горле, глаза затуманились, и он махнул рукой. И все поняли его, все, кто тут получал орден: все поняли, что Никита не просто получает орден, что рукой он махнул не случайно, что он махнул на все то, что было, что прошло, чего не вернешь – да и возвращать не надо.