Брюки мертвеца
Шрифт:
Майки роняет свой паспорт, я его подбираю. И пока я его отдаю, замечаю полное имя: Майкл Джейкоб Форрестер.
— Майкл Алкаш Форрестер! А ты долго скрывал это!
— Джейкоб, — воинственно протестует он.
— Говори, что хочешь, — улыбаюсь я, кидаю свою сумку и ремень и двигаюсь через металлоискатель.
(прим.ред: второе имя Майки — Jacob, Больной же называет его Jakey (алкаш), игра слов).
Никогда не работай с уебком-Джамбо из западной части Эдинбурга. Он варится в бульоне повседневности Гамли, чьи трущобы слишком серы для того, чтобы быть оскорблением. Снобистские, но
— Ты плохо пахнешь! Я должен сидеть спереди!
Поэтому толстый мальчик пересаживается к водителю, оставляя меня сидеть с вонючим Карлом и Эмили, которая лапает мое бедро. Карл ничего не чувствует, кроме горьких химикатов, которые забили его ноздри, но замечает, что она делает и через пьяный сонный туман жутковато и развязно улыбается. Потом он взрывается «с днем рождения меня», которое переходит в «Hearts, Hearts, Glorious Hearts», прежде чем он засыпает.
— Ебаный би-сайд-хуила, — смеюсь я. Водитель лимузина тоже за «Хибс» и понимает шутку.
Мы прилетаем в Берлин. Карл, впавший в кому в самолете, внезапно снова оживает. Я покупаю ему пару рубашек в магазине «Хьюго Босс» в аэропорту.
— Круто, — говорит он об одной, и — моя мама не одела бы меня в это дерьмо, Рентон, — касательно другой. Его настроение поднимается, когда мы встречаем Клауса, промоутера, в отеле. Как ветеран танцевальной музыки, он сильно волнуется о Карле, поэтому сразу дает нам кокаин.
— N-Sign вернулся! Я был на сумасшедшей вечеринке рядом с Мюнхеном, много лет назад. Твой друг... забрался на крышу!
— Ага, — говорит Карл.
— Как тот парень?
— Умер. Он спрыгнул с моста, когда мы вернулись в Эдинбург.
— Ох... Мне жаль это слышать... Из-за наркотиков?
— Все наркотики, друг, — говорит Карл, жестом прося обновить стакан лагера. Первый был выпит за секунды, и буквально можно видеть, как он заполняет его токсичное тело. Может выйти дерьмовый гиг.
Конрад начинает ныть о том, что его гримерка слишком маленькая. Мудила выделывается потому, что мой старый друг получает звездный респект от Клауса. Потом Эмили начинает выделываться, потому что клуб моих маленьких мальчиков намного важнее, чем она. Я, блять, устал, а мы только что сюда приехали. Это будет дерьмовый гиг.
«Темпельхофер Фелд» находится на месте старого берлинского аэропорта, который закрыли много лет назад. Они планировали сделать из него лагерь для беженцев. Теперь молодые, яркие рейверы — это культурные эмигранты измотанного капитализмом общества, которое не может им платить прожиточный минимум, и существует исключительно для того, чтобы высасывать богатство родителей в казну через долги.
Аэропорт нацистской эпохи, говорят, был самым большим зданием в мире — суровым, внушительным, мрачным и красивым. Гигантские ангары неправдоподобно изгибаются под консольной крышей без колон. В нелетную пору, в основном, его сдают в аренду, и одним из крупнейших арендаторов является Полиция. Два полицейских с автоматами смотрят на
— Неплохое место, — признаюсь я Клаусу, который практически меня не замечает. Теперь, когда фестиваль идет, кажется, он забросил общение и превратился в фашистскую пизду, раздавая приказы напрягшимся подчиненным. Иду проверить кое-что, пока арена наполняется, пробираясь сквозь гуляк. Худенький молодой парень играет интересный сет, такого я раньше никогда не слышал. Мне нравится. Я направляюсь в будку диджеев, узнать, могу ли я поговорить с ним, когда он закончит, и тут я вижу, что тут нет виниловых деков. Юарт. В этом месте нет диджейских виниловых деков. Блять. Я понимаю, что забыл договориться об этом.
Я на панике спешу обратно в центр управления. Сколько раз я повторял Карлу, что ему нужно идти, блять, в ногу со временем. Все, что я получал в ответ, это пожатие плечами и бурчание о том, что «мы что нибудь придумаем» — как правило, во время того, как он делает следующую дорожку кокаина. Эмили и Конрад, наверное, даже не вспоминали бы о своих SD-картах и наушниках, если бы я постоянно не бегал за ними, но они из другой эпохи. Вина моя, хотя я должен был упомянуть об этом в райдере.
Я раньше не имел дел с Клаусом, и говорю ему о нашей проблеме с виниловыми деками. Он смеется мне в лицо:
— У нас не бывало диджейских виниловых дек больше десятилетия!
— Вообще ничего нет, ни на одной из сцен?
Он смотрит на меня, будто я поехавший, медленно мотая головой.
— Блять. Что мне делать? — раздражение вынуждает меня публично афишировать мое беспокойство. Большая ошибка. Никогда не показывай свою неуверенность или страх в этой игре. Держи все в себе.
Промоутер пожимает плечами:
— Если ты не можешь играть, то и мы не можем играть. Кто-то другой выйдет.
Карл, слоняясь возле длинного бара, замечает этот диалог и подходит. Подонок уже сверкает от кокаина. По крайней мере, это делает мой следующий вопрос Клаусу лишним.
— Марк, ты менеджер, так?
Я точно знаю, куда это ведет, но моя жизнь состоит в том, что надо играть в эту утомительную игру.
— Так.
— Так, блять, управляй. Найди сет диджейских виниловых дек. Эта миссия не может быть невыполнима в Берлине. Все же до гига еще много времени. Теперь я пройдусь по территории фестиваля, выпью пару напитков, и найду, кто отсосет мне. Всегда любил немецких пташек.
Я подавляю свой гнев на него, да, и на себя. Мало что можно выиграть в этом бессмысленном споре, да и я там уже бывал. Как бы раздражительно не было это признавать, но пиздюк прав. Это моя работа — решать проблемы, а сейчас у нас огромная проблема. Но я не могу поверить этому ебаному бесполезному педриле.
— Диджеи не пользуются винилом с момента, когда Джон Робертсон был за «Хибс». Если бы вы не объебывались с ебанного 11 сентября, вы бы это прекрасно поняли. Вот почему у тебя руки, как у ебаной обезьяны. Ебаное USB — это все, что тебе нужно. Скидываешь свой сет на флешку, нажимаешь плей и машешь своими кулаками в воздухе, как тупой придурок. Это диджейство сейчас. Догоняй и не надоедай!