Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
И лишь оказавшись на залитой солнцем улице, Касьянин понял, что редактор мог бы вести себя немного лучше. Мог бы, например, оставить его в кабинете, мог запретить покидать редакцию, позвонить в любое милицейское управление, вплоть до министра, и раскрутить всю эту историю, довести читателя до визга, до визга довести и Евладова…
Но… Не сделал.
Испугался?
Нет.
Дело в другом — поступи он иначе, и на него свалится такая прорва работы, такая суета… Звонки, объяснения, материал в газету, переверстка всей первой полосы…
Нет, Осоргин не испугался.
Он просто поленился.
— Как и все мы, как и все мы, —
И, осознав все это, он остановился, нашел в кармане пятерку и, вернувшись, положил в ее протянутую ладонь. Старуха не стала благодарить, не помянула бога, она лишь кивнула, и Касьянин был даже признателен за эту немногословную, может быть, даже снисходительную благодарность.
Чем дальше Касьянин уходил от редакции, тем большую растерянность он чувствовал — ему некуда было идти. Погиб Ухалов, к которому он мог прийти и на час, и на все восемь часов, на полный рабочий день и на полный год. Он не мог пойти домой, чтобы там, задернув шторы, отгородиться от исступленного солнца, хлопнуть стакан водки и включить телевизор, чтобы еще раз убедиться в преимуществах прокладок с крылышками. Возвращаться в редакцию тоже не было смысла — материал сдан, деньги будут только завтра. Нет, нельзя, он поставит себя в глупое положение — с ним уже попрощались.
Остановившись у киоска с откровенным названием «Еда», он съел сосиску, как–то неприлично всунутую в продолговатую булку, прямо из бутылки выпил пиво, постоял в тени, рассматривая проходящих мимо людей. Все торопились, таких, как он, стоящих, жующих, наблюдающих, — не было. Да и радости в глазах он не видел.
Присматриваясь к молодым, старым, к девушкам, парням, Касьянин решил дождаться, увидеть хоть один радостный, улыбчивый взгляд. Нет, какая–то бесконечная озабоченность. И подумалось, подумалось Касьянину и представилось — сколько поколений самых талантливых писателей, поэтов, композиторов, актеров, властителей дум народных мечтали о свободе, воспевали свободу, революцию, проклинали царизм во всех его проявлениях, даже самых разумных, приучали людей думать о революции как о высшем счастье народном.
И вот она свершилась, не могла не свершиться при такой массированной подготовке. И что же?
Радость вселенская? Ни фига, ни фига, ребята. Горе, кровь, насилие, которые продолжаются уже сто лет.
И опять мечталось, опять поэты и мыслители готовили людей к свержению. Свергли.
Наступили демократические времена, и рыкающий дылда, забравшись на танк, оповестил человечество о наступлении в России счастливых перемен Да, точь–в–точь, как когда–то картавый, лысый и гунявый оповестил о том же с броневика.
И что же, и что же?
Старухи высыпали просить на пропитание, юные скрипачки в подземных переходах играют Паганини ради тысчонки, за которую не пустят даже в туалет на Курском вокзале, а бандиты, не успевшие попасть в банкиры, рвутся в мэры…
Приехали, ребята.
— С чем я вас и поздравляю, — пробормотал Касьянин и двинулся дальше по солнечной, знойной Москве, какой она бывает чрезвычайно редко и каждый раз именно тогда, когда хочется прохлады, дождя и луж на асфальте…
Касьянин и сам не заметил, как оказался у собственного дома, он зашел во двор с дальней стороны, обойдя микрорайон боковыми улочками. Здесь его никто не знал, и он, расположившись на кленовом пне, издалека посматривал на свой дом.
Залитый солнцем, он казался слепяще–белым. Вдоль разогретых стен струились потоки разогретого воздуха, и от этого линии дрожали и сам дом казался зыбким и Даже как бы несуществующим. Впрочем, это так и было — несмотря на то, что до него было рукой подать, три–четыре минуты ходу, но войти в подъезд, войти в свою квартиру для Касьянина было уже невозможно.
И вдруг он вздрогнул, увидев появившееся у подъезда яркое, алое пятно.
Касьянин приподнялся, всмотрелся — это была открытая машина Евладова. Стараясь не выходить на открытое пространство, он прошел за железными гаражами, мимо мусорных ящиков, некоторое время скрывался в зарослях кленовых кустарников.
Теперь от евладовской машины его отделяло метров сто, не больше.
Машина была пуста. Значит, Евладов с компанией поднялись на его этаж, и кто знает, может быть, именно в эти минуты ломятся в квартиру. Но нет, прошло еще немного времени, и из подъезда вышел человек, сел в машину и тут же отъехал. Видимо, это был водитель и Евладов послал проверить — нет ли хозяина в доме.
Постояв за гаражами, Касьянин вернулся к пню в тень кленов. Пора было подумать о ночлеге. Весь день у него была шальная мысль все–таки вернуться домой и переночевать в своей кровати. Вряд ли Евладов после вчерашних событий решится на следующую же ночь снова взяться за Касьянина. Тем более что утром он столкнулся в дверях с Анфилоговым.
У Касьянина была еще одна возможность — вернуться в редакцию и остаться там на ночь. В приемной стоит просторный диван, редакция находится в большом здании, на всех этажах всю ночь дежурят ребята с короткими черными автоматами, и там он был бы в полной безопасности.
Но что–то мешало…
Слишком уж он будет выглядеть запуганным, слишком растерянным.
Нехорошо это, не надо бы…
И еще Анфилогов…
Этот тоже предлагал переночевать у него. Тут уже лучше, удобнее. Но опять что–то останавливало. Касьянин попытался понять — что именно мешает ему пойти к следователю? Робость? Нет, после двадцати лет журналистики от этого чувства мало что остается. Нежелание стеснять? Тоже нет, Анфилогов сам сказал, что он будет дома один, и, наверное, даже обрадуется. Что же, что? И наконец до Касьянина дошло — он не верил Анфилогову. Из опыта своей криминальной хроники он знал, как часто эти две службы работают вместе, сообща, рука об руку — бандиты и те, кто должен с ними бороться.
Да, вполне возможно, что Анфилогов неплохой человек, усердный служака, исполнительный и добросовестный. Но в то же время есть, допустим, у него любимая банда, которую он холит и оберегает, а с остальными борется в меру сил.
И банда тоже оказывает ему знаки уважения, а с остальными ментами борется в меру сил.
Все это Касьянин хорошо себе представлял, поскольку не один раз все странности этих взаимоотношений ему приходилось описывать в коротеньких своих заметочках, из которых когда–нибудь сложится увлекательная, но кровавая история криминальной жизни города в конце второго тысячелетия…