Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— Жуй.
Касьянин встряхнул мешок, и суховатые пряники пыльно стукнулись друг о дружку.
— Послушай, Наташа… Я правильно запомнил имя?
— Правильно. С памятью у тебя все в порядке.
— Надеюсь… Я вот о чем подумал… На той стороне улицы киоски еще работают… Там, возле моего дома… Мне бы не хотелось туда идти. Может, сходишь, а?
— Зачем?
— Возьмешь что–нибудь на ужин.
— Работа наша, деньги ваши?
— Конечно, — Касьянин пошарил в карманах и, найдя две сотни, протянул их Наташе. Та взяла не глядя,
— На все? — спросила она.
— Если донесешь.
— Сиди здесь и никуда не отлучайся, — сказала она, поднимаясь. — Кто–нибудь видел, как ты шел сюда?
— Какие–то хмыри попадались навстречу… Пару раз фонариком осветили…
— Вопросов не задавали?
— Обошлось.
— Ладно, — Наташа нащупала в темноте целлофановый пакет и, сунув его в карман, направилась к лестничной площадке. — Жди меня, и я вернусь. Только очень жди, понял?
Ответить Касьянин не успел — Наташа уже исчезла из дверного проема, растворившись среди темных комнат, лестничных переходов, лифтовых шахт и площадок. Касьянин прислушался — дом жил своей ночной жизнью. Звучали приглушенные голоса, глухие удары — кто–то расколачивал ящик для костра, кто–то сбежал вниз, и тут же раздались шаги тяжелые, сопровождаемые хриплым постаныванием, — захмелевший мужичок карабкался вверх, на свой этаж.
Касьянин подошел к оконному проему и выглянул наружу. В сотне метров светились разноцветными окнами несколько башенных домов, точно таких же, как и этот, но уже заселенные и благоустроенные. На окнах висели шторы, за шторами мелькали люди, в затемненных комнатах светились экраны телевизоров.
Там шла другая жизнь, жизнь на свету, может быть, более обеспеченная, но не менее опасная, не менее, повторил про себя Касьянин. Он нашел свои окна, они были темными, и сколько им еще стоять без света, не мог сказать никто.
Тягостная безнадежность охватила Касьянина, он даже не представлял, как ему быть дальше. Да, конечно, можно было уехать вслед за Мариной и Степаном, он наверняка уедет завтра же, но нельзя же уезжать навсегда. Есть работа, есть квартира, есть город, который он не хочет менять ни на какой другой…
Касьянин прошел в глубину комнаты и опустился на диван. Он оказался непривычно низким — у дивана не было ножек, это был лежак без основы, без каркаса. Посидев некоторое время в темноте, Касьянин прилег, откинувшись на спину и заложив руки за голову. И сам не заметил, как уснул. День был длинный и хлопотный, он попросту устал.
Проснувшись, Касьянин не сразу понял, где находится. В лицо ему бил сильный свет фонаря, вокруг была темнота, и прошло какое–то время, пока он осознал наконец, где находится.
Наташа выключила фонарь и села рядом.
— Ты как? — спросила она.
— Ничего… До сих пор в глазах оранжевые разводы.
— В твоем фонаре я батарейки заменила.
— Где же ты их взяла?
— Ты, я смотрю, совсем темный мужик… Сейчас в ночных киосках можно купить все — от презервативов до магнитофона.
— Ты взяла и то и другое?
— Нет. Только первое.
— Это правильно, — кивнул в темноте Касьянин. — Ты очень практичная девушка. Слушай, ты всегда здесь одна?
— Нет.
— Значит, мне повезло?
— Говорю же — везучий.
— Мне не опасно оставаться?
— Страшно стало?
— Знаешь… Не очень. В последнее время закалился. Как я понял, мое существование на земле — вещь не слишком надежная. Зыбкая какая–то, случайная.
Поэтому многое меня уже не слишком тревожит.
— Возле того трупа закалку прошел?
— Не только, Наташа, не только… Я и сейчас, вот здесь, с тобой, тоже закаляюсь… Кроме батареек и презервативов, ты что–нибудь купила?
— Тебя как зовут?
— Илья.
— Так вот, Илья, ты дал мне такую кучу денег, какой я никогда и в руках не держала. Я столько всего накупила, что нам хватит весь этот дом накормить и напоить.
— Да? — Касьянин хотел было спросить о презервативах — хватит ли их на весь этот дом, но вовремя остановился, это уже был бы перебор.
Наташа подтащила из угла какой–то ящик, перевернула его и сверху застелила газетой. Получился вполне приличный стол, невысокий, под стать низкому дивану.
В сумрачном свете, идущем от большого оконного провала, на нем вполне были различимы и бутылки, которые вынула Наташа из целлофанового пакета, хлеб, кусок колбасы, ярко–красные помидоры, казавшиеся в полумраке комнаты почти черными.
— Смотри, — Наташа была радостно возбуждена, обилие продуктов, которые ей удалось достать среди ночи, привело ее в почти детский восторг. — Вот водка…
«Смирновская». Заметь, отечественная «Смирновская», а не польская, не молдавская, не мандрыковская… Это красное испанское вино! Ты когда–нибудь пил красное испанское вино прямо из горла?
— Я его и из стаканов не пил. — Будем исправлять твое воспитание.
— Знаешь, мое воспитание как–то больше толкает меня к «Смирновской»…
Если не возражаешь.
— Приветствую! Ты, наверное, будешь меня ругать, но я купила ананас, — сказала Наташа, оробев.
— Это прекрасно! — сказал Касьянин.
— Точно?! Тогда вообще все здорово! А вот в этой баночке — шведская сельдь в винном соусе… Ты когда–нибудь ее пробовал?
— Никогда! — искренне заверил Касьянин.
— Я тоже, — почему–то засмеялась Наташа.
Найдя какую–то щель в стене, она сунула туда фонарик, закрепила его куском кирпича, чтобы свет падал как раз в центр стола. Бутылки, помидоры, ананас, банка с сельдью — все вспыхнуло в полумраке, заиграло бликами, обещая праздник неожиданный, в чем–то даже запретный.
По тому, как радостно хлопотала Наташа, Касьянин понял, что нечасто ей приходилось накрывать стол где–либо, а хотелось, мечталось, глядя, как это бывает в кино или в гостях, если, конечно, она бывала в гостях.