Брызги шампанского
Шрифт:
– А если я еще и чистую сорочку надену? То вообще буду меченым? Вообще как дурак?
Разговор между Курьяновым и его давним приятелем Ваней продолжался. Они ни слова не говорили о деле, из-за которого встретились. Это напоминало покупку водки в магазине. Мужичок, подошедший к прилавку, никогда не скажет: «Дайте водки». Он вообще не произнесет слово «водка», это слово покажется и ему самому, и продавцу, и окружающим каким-то нагловатым, почти хамским. Если он скажет: «Дайте водки», все в магазине обернутся с удивлением, почти с осуждением. Он должен сказать все, что угодно, любые подвернувшиеся слова, главное, чтобы среди них не было слова «водка». «Девушка, мне за шесть семьдесят!» Или: «Вон ту, с зеленой этикеточкой», или: «Литровую».
И еще могут быть сотни вариантов.
Вот так же разговаривали в машине Курьянов с Ваней.
– Что за тип? – спросил Ваня таким тоном, будто все остальное было уже сказано, согласовано, обсуждено.
– Хмырь, – коротко ответил Курьянов.
– Нехороший, значит, человек? – усмехнулся Ваня.
– Хорошие ведут себя пристойно.
– Покажешь?
– Покажу.
– Он что-то чует?
– Ни фига он не чует! – Курьянов ответил таким тоном, будто ему даже говорить о Гущине было неприятно.
– Почему?
– Дурак потому что.
– Дурак – это хорошо, – кивнул Ваня. – У него охрана?
– Говорю же – хмырь! Какая у хмырей может быть охрана? На фиг им, хмырям, охрана? Жлоб он, понял? Жлоб.
– Жлоб – это плохо, – произнес Ваня, словно именно этого объяснения и дожидался. – Когда?
– Недели хватит?
– Вполне. Сколько?
– Десять.
Ваня молча смотрел в окно, вертел головой, оглядывался и вел себя как обычный простодушный пассажир, которому показывают город, а он этим городом восхищается, все ему интересно, все его волнует и радует.
– Ты слышал, что я сказал? – не выдержал молчания Курьянов.
– Ага, – ответил Ваня, продолжая что-то высматривать через боковое стекло. – И в самом деле, – наконец произнес он с некоторой озадаченностью. – Сплошь мятые штаны. А я по простоте душевной думал, что если складки наглажу, так вроде порядочным стану, к девушкам могу подкатываться.
– Мы договорились? – спросил Курьянов, как бы не слыша Ваню.
– Нет.
– Слушаю.
– Видите ли, Анатолий Анатольевич, – с некоторой церемонностью произнес Ваня, одним только обращением показав, что хотя человек он и невысокого пошиба, может быть, даже сидел какое-то количество лет, но все понимает и сделать из него дурачка никому не удастся. – Так вот, Анатолий Анатольевич...
– Мы же договорились, – недовольно поморщился Курьянов. – Какое, к черту, имя-отчество, если мы знакомы тыщу лет!
– Ты сказал – слушаю? Слушай.
– Хорошо, говори.
– Так вот, Анатолий Анатольевич, – неуклонно вел свое Ваня. – Человек вы большой, значительный, влиятельный. У вас под началом сотни людей. Тоже значительных и влиятельных. Я правильно понимаю положение?
– Продолжай, Ваня, я слушаю.
– И вот я что подумал, Анатолий Анатольевич... Со всякой шелупонью вы связываться не станете. Хмырь, который вам поперек горла стал... Он кто – водила, подметала, подносила?
Курьянов промолчал.
– Я думаю, что он тоже большой человек. Но мне это по барабану. Вернее, меня это касается, но только по части цифирек, ноликов... А уж с крестиками я разберусь сам.
– Сколько? – спросил Курьянов.
– Двадцать пять. Видел, какая девушка пошла? – живо обернулся Ваня к Курьянову. – Обалдеть и не встать!
– Двадцать.
– Заметано. Теперь вот еще что...
– Возьми в «бардачке».
Ваня с удивлением посмотрел на Курьянова, будто тот неожиданно показал ему забавный фокус. Открыв дверцу «бардачка», он увидел там пачку долларов в банковской упаковке.
– Там десять, – сказал Курьянов.
– Толя! – восхищенно воскликнул Ваня. – А как ты догадался о заветных моих желаниях?
– Когда я увидел складку на твоих штанах, мне сразу все стало ясно.
– Ты очень проницательный человек, Толя. Я искренне восхищаюсь тобой. Мне таким никогда не стать. Я даже пытаться не буду.
– Остальные после, – ответил Курьянов на Ванино многословие.
– Прямо на следующий день?!
– Скажем так... Через несколько дней. После этого... После того как... Ты меня понимаешь... Наступят хлопотные дни, будет много суеты, всякой бестолковщины... Как это всегда бывает... Поэтому я не уверен, что у меня будет свободная минута повидаться с тобой. Да и не надо нам с тобой тут же к встрече стремиться.
– Заметано, – кивнул Ваня.
Курьянов, не торопясь, проехал по вечернему городу и свернул к управлению портом. На площади, забитой машинами, он нашел небольшой просвет, втиснулся между машинами и как бы перестал существовать вместе с Ваней, вместе со своим «жигуленком». Даже человек, наверняка знающий, что он здесь, на площади, никогда бы не заметил его.
– Мне выходить? – спросил Ваня.
– Сиди.
– Кого-то ждем?
– Клиента.
– Он поедет с нами?
– Тебе это нужно?
– Ни в коем случае. Я ничего не хочу о нем знать. Мне так лучше. Проще.
– Прекрасно тебя понимаю.
– Мне достаточно того, что ты сказал – он поганый жлоб. Мешает жить хорошим людям. Пакостит, портит воздух, и все, кто находится рядом, испытывают настоящие муки. Когда он уйдет, все вздохнут облегченно, выпьют чего-нибудь хорошего и начнут новую жизнь – светлую, радостную, счастливую.
– Ты все понимаешь правильно, – кивнул Курьянов, не сводя взгляда с проходной. – А вот и он, – сказал Курьянов каким-то будничным голосом, словно говорил о вещах скучных и необязательных.
Действительно, по освещенному пространству площади не спеша шел Гущин. В руках у него была тоненькая пластмассовая папочка, лицо, освещенное солнцем, казалось розовым, прижмуренные глаза ничего не видели далее двух шагов. На секунду замедлив шаг, Гущин вынул из бокового кармана рубашки темные очки, надел их и дальше пошел уже увереннее. Он быстро нашел свою машину, не доходя до нее метров двадцать, нажал кнопку сигнализации, и машина тут же откликнулась радостным повизгиванием, как истосковавшийся щенок, мигнула два раза фарами и замерла в ожидании, когда хозяин откроет дверь, усядется, заведет мотор и... И начнется для машины настоящая, полная смысла жизнь.