Бубба Хо-Теп
Шрифт:
У нее с собой была желтая пластмассовая урна. Она выдвинула один из ящиков из тумбочки и теперь копалась в нем, как сорока в поисках блестящих вещиц. Нашла пару монет, карманный нож, дешевые часы. Их выловила и оставила на тумбочке, тогда как прочее содержимое ящика — фотографии Быка в молодости, сгнившую пачку презиков (Бык всегда был чересчур оптимистичен), бронзовую звезду и «Пурпурное сердце» за участие во Вьетнамской войне — с грохотом и стуком опрокинула в мусорку.
Элвис нашел кнопку койки и приподнялся для лучшего обзора. Сейчас женщина стояла к нему спиной и ничего не замечала. Она вернула ящик на место и выдвинула второй. Тот был забит одеждой. Она достала пару рубашек, штанов, носков и трусов и оставила их на койке Быка — теперь застеленной и без Быка, которого уволокли, чтобы набить чучело, бальзамировать, сжечь или что там с такими делают.
— Вы хотите все выкинуть, — сказал Элвис. — Можно мне взять одну фотографию Быка? Или «Пурпурное сердце»? Он им гордился.
Девушка обернулась и посмотрела на него.
— Наверное, — ответила она. Вернулась к урне, наклонилась и, пока копалась, продемонстрировала Элвису свои черные трусики. Он знал, что трусики она показывала и не специально, и не неспециально. Ей просто было плевать. Она видела его настолько безобидным в физическом или сексуальном плане, что ей было все равно, что он рассмотрит все в подробностях; для нее он был как домашний кот.
Элвис обозрел, как ее тонкие трусики проскальзывают в промежуток между ягодицами, и почувствовал, как его конец один раз дернулся, как птичка с сердечным приступом, а потом замер и остался вяло лежать.
Что ж, в эти дни даже трепет был жизнеутверждающим событием.
Женщина оторвалась от урны с фото и «Пурпурным сердцем» в руках, подошла к койке Элвиса и отдала их ему.
Элвис покачал «Пурпурное сердце» на ленточке, спросил:
— Бык приходился вам родственником?
— Папа, — ответила она.
— Я вас здесь раньше не видел.
— Я и была только раз, — ответила она. — Когда его привезла.
— А, — сказал Элвис. — Это три года назад, да?
— Ага. Вы были друзьями?
Элвис обдумал вопрос. Он не знал настоящего ответа. Все, что он знал — Бык слушал, когда он говорил, что он Элвис Пресли, и, кажется, даже верил. А если не верил, то хотя бы из вежливости не относился к нему свысока. Бык всегда звал его Элвисом, а до того, как заболел, всегда играл с ним в карты и шашки.
— Просто соседи, — сказал Элвис. — Он был неразговорчивый. Но не хочется видеть, как все, что от него осталось, исчезает так легко. Он был славным малым. Часто вас вспоминал. Вы Калли, верно?
— Ага, — ответила она. — Да, он был славный.
— Но не настолько, чтобы вы его навещали.
— Не пытайтесь выставить меня виноватой, мистер. Я делала, что могла. Не будь Мэдикэйда, Медикэра или как там оно называется, он бы вообще лежал где-нибудь в канаве. У меня нет денег за ним ухаживать.
Элвис подумал о собственной дочери, давно для него потерянной. Если бы она знала, что он жив, пришла бы проведать? Или ей было бы плевать? Он боялся, что знает ответ.
— Но в гости зайти могли бы.
— Я была занята. Не лезьте не в свое дело. Слышите?
Вошла шоколадная медсестра с грейпфрутовыми сиськами. Ее белая форма хрустела, как колода, которую тасуют. Ее маленькая белая шапочка сдвинута так, словно сообщала о том, что медсестра любит человечество, неплохо зарабатывает и не жалуется на недотрах. Она улыбнулась Калли, потом Элвису:
— Как вы сегодня, мистер Хафф?
— Нормально, — сказал Элвис. — Но я предпочитаю мистер Пресли. Или Элвис. Все время вам твержу. Я больше не Себастьян Хафф. Я больше не скрываюсь.
— Ну конечно же, — сказала миловидная медсестра. — Я знала. Просто забыла. Доброе утро, Элвис.
Ее голос сочился сладким сиропом. Элвису захотелось врезать ей уткой.
Сестра сказала Калли:
— Вы знали, что у нас здесь знаменитость, мисс Джонс? Элвис Пресли. Ну знаете, певец рок-н-ролла?
— Слышала, — ответила Калли. — Но думала, что он умер.
Калли вернулась к тумбочке, присела и принялась обрабатывать нижний ящик. Сестра обратила взгляд на Элвиса и снова ему улыбнулась, хотя заговорила с Калли.
— Ну, вообще-то Элвис умер, и мистер Хафф это отлично знает, верно же, мистер Хафф?
— Ни хрена, — ответил Элвис. — Вот он я. Еще живой.
— Ну, мистер Хафф, я, конечно, не против называть вас Элвисом, но вы либо что-то путаете, либо любите пошутить. Вы были двойником Элвиса. Помните? Упали со сцены и сломали бедро. Когда это… Двадцать лет назад? Получили заражение и впали в кому на пару лет. А вернулись с парочкой проблем.
— Я был двойником самого себя, — сказал Элвис. — Как иначе-то. И нет у меня никаких проблем. Хотите сказать, у меня шарики за ролики, что ли?
Калли бросила вычищать нижний ящик. Теперь она заинтересовалась, и хотя это было бесполезно, Элвис не мог удержаться и не объяснить еще раз, кто он такой. Этот рассказ вошел в привычку, как желание выкурить сигарету, хотя удовольствие и от того, и от другого он давно не получал.
— Я устал от всего, — сказал он. — Я сидел на наркоте, вы же знаете. Хотел все бросить. Мужик по имени Себастьян Хафф, двойник Элвиса, лучший из всех. Он занял мое место. У него было слабое сердце и он тоже любил наркотики. И это он умер, а не я. А я занял его место.
— С чего можно решить бросить всю славу, — спросила Калли, — столько денег? — и посмотрела на медсестру, как бы намекая: «Порадуем старпера».
— Потому что надоело. Женщина, которую я любил, Присцилла, она ушла. Остальные женщины… просто женщины. Музыка больше была не моя. Даже сам я был больше не я. Я стал тем, кого они придумали. Друзья меня высосали досуха. Я бросил все, и мне это понравилось, и оставил все деньги Себастьяну, не считая запаса на черный день. Мы заключили сделку, мы с Себастьяном. Когда я захочу вернуться — он меня пустит. Все было прописано в контракте на случай, если он заартачится, слишком привыкнет к моей жизни. Но дело в том, что я потерял копию контракта в пожаре в трейлере. Я жил просто. Как Хафф. Ездил из города в город, выступая, как Элвис. Но чувствовал себя снова настоящим собой. Сечете?