Бубновый туз
Шрифт:
— Кирьяна.
— Это жигана, что ли, жалеть? — Увидев, что Сарычев говорит всерьез, Тачка расхохотался. — Так чего же его жалеть-то?
— За что же ты жиганов так не любишь? — спросил Сарычев, заранее зная ответ.
Старый уркаган только невесело хмыкнул:
— Видно, тебе, начальник, на каторге не доводилось бывать, если ты об этом спрашиваешь. Жиганы такой народ, что за копейку готовы собственную мать продать. А про чужого и говорить не стоит!
Сказано это было с откровенной лютой злобой. Верилось, что Иннокентий знает, о чем говорит.
— А
— Ну, начальник, — изумленно протянул Тачка, откинувшись на спинку стула. — А ты как думаешь? Даже если бы ты из меня клещами слова тащил, я бы все равно ничего не сказал!
Верилось, что так оно и было бы.
— У меня к этим жиганам свой счет! Сколько они уркачей порешили, что и не сосчитать. Упокой господи их душу! — Он размашисто перекрестил широкую грудь.
— Ты же не просто так пришел, наверняка торговаться будешь?
— Хе-хе-хе, начальник, а то как же. Уж больно не хочу где-нибудь в сырой камере богу душу отдавать.
— Значит, освободиться хочешь?
— Верно, начальник, откинуться хочу. Я ведь вам и не нужен. Мое время ушло. На что я сейчас способен? У какой-нибудь бабульки кошелек тиснуть. А вот такие, как Кирьян, без револьвера на улицу не выходят.
— За что тебя взяли?
— А за что сейчас берут? — пожал плечами старый уркач. — Ясное дело, что ни за что! Извини меня, начальник, но раньше в каждом аресте какой-то смысл был. Задерживали меня только за дело. Спер чего-нибудь, так тебя в околоток тащат. А сейчас что? Оцепили весь базар и повязали правого и виноватого. Вот с тем и сижу.
Сарычев усмехнулся:
— Так тебя, значит, на базаре сцапали? Что же ты там делал, квашеной капусткой, что ли, торговал?
— Язва ты, начальник! — укорил его старый уркач. — Жить-то мне как-то надо. Я же не святым духом питаюсь. Если мне что и перепало, так только самая малость, чтобы с голоду не сдохнуть. Ты же сам знаешь, нам, уркачам, богатства не нужно. Мы не жиганы! — Вроде бы и сказано это было негромко, но комната мгновенно наполнилась ненавистью. Вдохнешь разок — и почувствуешь на губах ее горьковатый привкус. — А только за горсть меди тоже подыхать не хочется. Так что скажешь, начальник? Я тебе — Кирьяна, а ты мне — свободу?
— А ты не боишься, что обману?
Старый уркач отрицательно покачал головой:
— Не боюсь… Был бы на твоем месте кто-то другой, может быть, и опасался бы. Ты — идейный! Сейчас таких немного. Если слово дал, так обязательно выполнишь. Это другие из-за корочки в легавые идут, а ты по убеждению. — Расхохотавшись, он добавил: — Всех преступников переловить хочешь.
— Хорошо. Убедил. Говори!
На лице уркача мелькнуло облегчение. Расправились даже морщины, а глубокий шрам выглядел теперь не столь безобразно. Но это продолжалось какое-то мгновение, на Сарычева вновь взирали твердые, бескомпромиссные глаза старого уркача.
— В Марьиной Роще он бывает. Там весовые жиганы по пятницам собираются. Малину держит тетя Елизавета… Чужих никого не пускают.
— Даже с рекомендациями?
— В такие хаты только проверенные ходят. Они друг друга по
— Как же его взять?
— Там вы его не возьмете. Уйдет!
— И что же ты предлагаешь?
— Загодя нужно брать. Обычно Кирьян ночью подходит, часам к двенадцати. По улице ходит редко, идет всегда дворами, чтобы не засекли. Там переулочек небольшой имеется, вот там его и надо перехватывать.
— А тебе-то откуда известно об этом доме?
— Кхм, кхм, — смущенно откашлялся Иннокентий Герасимович. — Прежде эта Лиза — моя маруха была, пока с жиганами не сошлась. Иной раз и сюда малявочку напишет… Знаю…
— Значит, должок вернуть хочешь?
— Понимай, как знаешь. — Заметив во взгляде Сарычева настороженность, старый уркач поторопил: — Ты бы меня, начальник, не очень долго задерживал, уж больно мне домой охота!
— А дом-то у тебя есть?
— Уголок имеется, есть где старость провести.
— Хорошо, — сдался Сарычев. — Но мы тебя отпустим только после того, как Кирьяна возьмем.
— Эх, товарищ чекист, — скорбно вздохнул старый урка. — Вижу, что не доверяешь ты мне. Ну что ж, сходи, проверь…
Глава 34 ЧУТЬЕ НА ОПАСНОСТЬ
В эту ночь уснуть Сарычеву так и не довелось. Добравшись до своего дома на попутной пролетке, он усталым шагом направился в подъезд. Двор был темен, только падал из крошечного окна на последнем этаже свет, бледным покрывалом ложился на землю и, обламываясь о бордюр, заползал на тротуар.
Сарычев обо что-то споткнулся и едва не упал. Возможно, что он так бы и дошел до квартиры, не обращая внимания на некоторые странности в виде выкрученных лампочек в подъезде, если бы не споткнулся. Он словно очнулся и посмотрел трезвым взглядом на окружающее его пространство. И тут же отметил некие неприятные приметы, и первая заключалась в том, что во дворе было как-то очень темно. Разумеется, и раньше здесь было темновато, но у подъезда всегда горела лампочка. Сейчас ее не было.
И еще — в дальнем конце двора он отметил какую-то смутную фигуру, почти слившуюся с темно-серым забором. Совсем неудачное место, чтобы кого-то дожидаться, но зато идеальное, чтобы наблюдать, оставаясь при этом почти невидимым.
Сарычев нарочно ссутулился, изображая смертельно усталого человека. Оперативный опыт подсказывал ему, что сейчас не следовало крутить головой, изображая настороженность. Все должно выглядеть как можно естественнее. Пусть станет понятно, что сейчас единственное его желание — добраться до постели и завалиться спать.
Следя боковым взглядом за унылой фигурой, застывшей у забора, он отчетливо осознавал, что в эту минуту на него направлены стволы пистолетов. Но понимал, что убивать его будут не здесь, а скорее всего в подъезде или в собственной квартире. Человек расслабляется, когда перешагивает порог родного жилища, а следовательно, становится весьма уязвимым.