Бубновый валет
Шрифт:
Денис рассказывал, сколько трудностей ему пришлось испытать, прежде чем он возглавил частное агентство «Глория». Настя не перебивала, в то время как ее быстрые тонкие руки с короткими ухоженными ногтями словно сами по себе резали ткань, измеряли, сшивали. В этих действиях не было невнимания к собеседнику, не было желания поскорее выпроводить его. Наоборот, Денис чувствовал себя так, словно очутился дома, где его слушают, занимаясь повседневными делами, и от этого все, что его тяготило, отступает, становится неважным и смешным. Мало ли что там было в прошлом! Дальше все обязано быть хорошо.
Семен Семенович
— Значит, договорились. Завтра, в восемь вечера, ресторан «Вазисубани».
— Спасибо, Денис. Я приду обязательно.
— Это тебе спасибо. Только приходи, не обмани.
«Хорошие дети. Только бы друг друга не обманули», — точно заботливый дедушка, мысленно сказал Семен Семенович.
В течение четырех дней неутомимый Агеев взял в разработку всех московских антикваров, а также оценщиков в букинистических магазинах, где есть отдел искусства. От книжной пыли одолевал насморк, перед глазами мелькали фарфоровые пастушки в широкополых шляпах и с посохами, кивающие головами китайские болванчики и многорукие бронзовые индийские божества, похожие на вертикально поставленных крабов. Линия не сулила особых достижений: за четыре года оценивавший картину антиквар мог ее забыть, если только она не была особенно ценной, мог уйти на пенсию, умереть, мог просто расстаться с работой и исчезнуть. Задача осложнялась не только тем, что приходилось выяснять адреса покинувших свое место антикваров, но и тем, что некоторые магазины успели ликвидироваться или перекочевать. Но это была необходимая часть обычной работы, и Агеев делал ее, не жалуясь на усталость.
И ему улыбнулась удача. Однако на пути к ней его подстерегала неожиданность.
Нет, Агеев не страдал заблуждением, что антикваром должен быть пропахший пылью столетий субъект, постоянно употребляющий выражения вроде «Да-с, батенька». Впечатления ближайших дней исчерпывающе доказывали, что люди, чьей специальностью являются произведения искусства, могут иметь любую внешность, возраст и пол. И все-таки он был удивлен, когда, направляясь к свободному эксперту Калиниченко Е. А., услышал из-за двери тонкий, почти детский голосок: «Минутку, погодите, я открою». Послышался скрежет снимаемой цепочки, и в просторной прихожей, на фоне старинного овального настенного зеркала, ему предстала девочка лет двенадцати, в джинсах, обтягивающих ее тощие кривоватые ноги, в перепачканной яичным желтком пестрой маечке, прижимавшая к себе пухлого младенца. Из прихожей открывался вид на две комнаты, обставленные мебелью XIX века, и вход в еще одну комнату прятался в глубине второй.
— Калиниченко Елена Анатольевна — это я, — торопливо ответила хозяйка все тем же тоненьким голосом и сейчас же переключила внимание на младенца.
Отступив на шаг, Агеев понял, что освещение сыграло дурную шутку: перед ним, несомненно, была не девочка, а женщина, и даже, как доказывали морщинки вокруг глаз, не самая молодая. Но, очевидно, как мама она была молода и с гордостью демонстрировала миру свое новоявленное сокровище. Сыщик сделал младенцу «гули-гули», чем завоевал расположение Калиниченко.
Услышав, что привело к ней Агеева, Елена Анатольевна свела белесоватые бровки. Усадив гостя на стул, рядом с которым красовался ярко-оранжевый пластмассовый горшок, она долго рассматривала фотографию, где Степанищевы прежних лет щурились навстречу солнцу на фоне знаменитой вывески, которую Агеев, ни разу не увидев в оригинале, уже успел возненавидеть.
— Конечно, я помню это произведение искусства, — закричала Елена Анатольевна, стараясь своим слабеньким голосом перекрыть вопли ребенка, недовольного тем, что он выпал из центра внимания взрослых. — Такое нечасто встречается в нашей работе. Я спросила, есть ли у него документы на эту картину. Он сказал, что нет, что это семейное достояние. Предъявил свой паспорт… Гришенька, помолчи же ты, дядя ничего не слышит! Ай-ай-ай, как не стыдно мальчику… Подождите минутку, я его успокою.
— Елена Анатольевна, — Агееву было некогда ждать, кроме того, рев младенца крепчал, — насколько ценная эта вещь?
— Я затруднилась ее оценить, но было несомненно, что это произведение одного из мастеров русского авангарда. Выдающегося мастера! Надпись указывает на то, что эта вещь писалась на заказ, в соответствии со вкусом заказчика. Знаете, в свое время гении русского авангарда были небогаты и охотно подрабатывали такими мелочами, как реклама, вывески…
— Почему же мелочи? — возразил Агеев. — На рекламе сейчас мощняцкие бабки зашибают… Ох, извините, увлекся.
— Ничего-ничего, — любезно улыбнулась Елена Анатольевна, пробуя заткнуть младенцу рот соской. Соска явно не годилась на роль кляпа. — В то время картина стоила недорого. Зато сейчас за нее можно было бы получить от двадцати до ста тысяч долларов.
Агеев присвистнул.
— И это не предел, — Калиниченко осталась довольна его реакцией. — Все зависит от авторства. Фальк довольно часто встречается, Ларионов или Гончарова более редки, к тому же они были обеспеченными людьми и вряд ли стали бы тратить свой дар на подобные прикладные вещи. Но если…
— Погодите-ка, — перебил Агеев. Несмотря на неприязнь к делу русского авангарда, фамилии Фалька, Ларионова и Гончаровой навязли за последнее время у него в ушах. — Они все входили в «Бубновый валет», ведь правда?
— О, а вы, оказывается, разбираетесь в истории русского изобразительного искусства, — удивилась Калиниченко. — У вас все сыщики такие образованные? Сейчас, Гришунюшка, погоди, мой мальчик, дядя сейчас уйдет. Слышишь? Прекрати сейчас же! Маме нужно поговорить с дядей! А что еще вы хотели бы узнать?
— Вы направили человека, который принес вам эту картину, к кому-нибудь еще?
— Я сказала, что, если ему нужно проконсультироваться более точно, стоит обратиться в Музей русского авангарда. Там трудятся отличные специалисты, вооруженные современными методами исследования. Он поблагодарил за совет, заплатил, сколько положено, и удалился.
— И все?
— Больше мне добавить нечего. Гришенька, маленький, потерпи еще минуточку, дядя уйдет, и мы с тобой будем ням-ням. Сделай дяде ручкой. Дядя уходит, — повторила она, с намеком посмотрев на Агеева, и тому не оставалось ничего другого, как действительно уйти. Тем более он узнал все, что нужно.