Бубновый валет
Шрифт:
— Подними юбочку, бэби, — скомандовал Абрам. — Мистер Файн хочет проводить социологическое исследование. Он любопытен знать, какое белье носят летом женщины в России. Никакое? О, кей, ты очень современна. Ну-ка, повернись. Теперь раздвинь ноги…
В хозяйстве Евгения водились вещи более привлекательные, чем кофе.
Спустя пятнадцать минут взбодренный двойным экспресс-допингом Абрам, прежде чем пойти в душ, успел набрать номер своего главного российского компаньона и назначить ему встречу.
Абрам долгие годы варился в бизнесе, начав еще тогда, когда российский бизнес
По тому, как, с преувеличенно гордой осанкой, но нервно приглаживая волосы, вошел человек, известный под именем Николая Анисимовича, в комнату, напоминавшую парадный дворцовый зал, было видно, что он догадывается: предстоит серьезная выволочка. Раньше его сюда не приглашали, но сегодня случай исключительный. «Кошке известно, — попытался вспомнить Файн соответствующую русскую поговорку, — чьи… чье… чью рыбу она украла. Кажется, так? Я начинаю забывать этот трудный и нелогичный русский язык».
— Дорогой мой, — с преувеличенной барственностью завел Абрам Файн, чье облаченное в дорогой бордовый халат тело удобно расположилось на полосатой антикварной тахте с резной спинкой. Напротив тахты заранее был поставлен стул, но Абрам не предлагал Николаю Анисимовичу присесть. — Дорогой мой, у нас, кажется, возникли проблемы с одной картиной?
— Никаких проблем, мистер Файн, — напряженно улыбнулся одним уголком рта Николай Анисимович. Он косился на стул, однако присесть не смел: склонный к хамству Абрам болезненно воспринимал, когда кто-то другой в его присутствии нарушал правила этикета. — Никто не подкопался. Милиция принесла свои извинения. То, что Талалихин решил выставить «Дерево в солнечном свете», всего лишь случайность…
— Я не сказал, что у вас возникли проблемы, — подчеркнул Файн. — Милиция — это не есть мой персональный интерес. Я сказал только, что у нас возникли проблемы. Работа с партнером, которому не доверяешь, — это очень трудная работа. Я могу прекратить ее в один момент.
Николай Анисимович остекленелым взглядом следил за мясистыми волосатыми пальцами Абрама Файна. Они двигались, будто вязали обвинения на невидимых спицах.
— Но в случае, когда мы разорвем наше партнерство, — доканчивал Файн, — вы должны выплатить мне неустойку: стоимость украденной вами картины.
— Я у вас ее не крал, — Николай Анисимович обрел дар речи. — Я взял ее вместе со всеми… Я имею право на свою долю…
— Вашу долю я плачу вам. Если вы хотели больше, вы имели право обратиться ко мне. После того как вы продали картину Талалихину в обход меня, вы это право утратили.
— Послушайте, мистер Файн, а по какому…
— Нет уж, вы меня послушайте! — Когда Абрам отчитывал подчиненных, в его речи расцветали визгливо-напористые интонации, заимствованные из южнорусской среды и выдержавшие испытание английским языком. — Я не верю вам! Вы присылаете мне отчеты, сообщения, а что в них правда? Вдруг все русское отделение моего бизнеса работает на вас, а мне достаются огрызки?
Файн гневно взметнулся над тахтой. Николаю Анисимовичу показалось, что Абрам сейчас набросится на него и вцепится ему в горло, и от этого надвигающегося видения он, непроизвольно сделав шаг назад, упал на стул. Довольный эффектом мистер Файн несколько секунд любовался им, как гениальный художник самой удачной своей картиной.
— Вы решили, что сами способны делать то же, что я, — отчитывал партнера Файн. — Вы ошиблись и подняли большой шум. Ни один коллекционер не заключит с вами сделку. Я имею связи и опыт. Я нужен вам, а не вы мне.
Николай Анисимович смотрел на него глазами охотничьей собаки, которая глупо упустила дичь. Файн сделал вывод, что окончательно добил собеседника.
— Я должен увидеть своими глазами то место, где делают копии, — уже мягче потребовал он. — Поговорить с художниками. В результате проверки я решу, как с вами поступить. Мы едем туда немедленно.
— Немедленно? Но это невозможно. Я должен заранее предупредить охрану… у художников особый режим… Не раньше чем завтра.
— А я говорю, что мы поедем туда немедленно!
В это время в дверь постучали, и на пороге возник еще один представитель прислуги Евгения, неся перед собой телефонную трубку.
— Ваш офис в Нью-Йорке, мистер Файн.
— Давайте, — Файн выхватил трубку. — Here is Fine speaking! Yes, I am. What? Why?
На протяжении минуты, когда Файн ничего не произносил, а только слушал торопливое журчание далекой взволнованной речи, цвет его лица изменился от багрового до серого. Под конец он выглядел восковой фигурой в своем роскошном халате. Нажав на кнопку, он не сразу передал телефон слуге, а завис в тягостной задумчивости.
— Хорошо, — собрался с духом за это время Николай Анисимович, — если вы настаиваете, отправляемся сейчас же.
Файн расслабленно отмахнулся от него бархатистым рукавом.
— Завтра. Завтра. С утра, часов в одиннадцать.
Голос его снова приобрел визгливо-повелительные интонации:
— Но не позже!
Олег Земский, чью совесть растревожило полотно Шермана, вдруг ощутил позыв расспросить остальных обитателей Раменок-2, что они думают о своем пребывании здесь и о бесчестном деле, которым занимаются в ущерб собственному творчеству. Сколько он помнил, об этом всегда умалчивали, словно избегая болезненной темы. Не со всяким и говорить следовало: от таких типусов, например, как Шаров или Петелин, за откровенность запросто можно было получить по ушам. Исходя из этого соображения, Олег наметил в собеседники Эдика Амбарцумяна, привлекавшего его легким, пофигичным отношением к жизни. Что касается Олега, ему всегда недоставало именно легкости, и он думал иногда, что неплохо бы иметь такого друга. Но Эдик, обаятельный и словоохотливый, держал дистанцию: в чужие души не лез и в свою никого не пускал.