Будь моей Алёнушкой, или Три капли заячьей крови
Шрифт:
Делов-то было им засов открыть. Отвёл их на дальний от деревни луг, попросив молча свободой наслаждаться и домой не ходить. Они и рады!
В эту ночь я из нескольких домов овец увёл. Веселуху им устроил! Сам бы с ними остался, но уж очень мне приглянулась капуста у моих человеческих сородичей. Ведь говорил деду – огораживать надо! Нечего зайцев соблазнять. Вот как в воду глядел! В общем, отвёл душу – на неделю вперёд наелся.
А утром чуть свет я на разведку отправился, узнать, как деревенские себя вести
А народ задумался. Засуетился. Бегают, ищут. Самые умные ружья взяли, собак и в лес отправились.
А тут я их поджидаю, машу собакам хвостом куцым.
– Сюда, сюда, за мной бегите!
А те и рады, охотники только успевают за ними.
Я веду собак нужной дорогой, а, чтобы не сбились, кругляши им свои подкидываю, да кругами вокруг них бегаю. Хлопотный выдался денёк, пару раз едва сам собакам на зуб не попался. Но удачно довёл охотников к волчьему логову. Вот так я избавился от серой опасности. Благодарностей от лесного зверья не дождался. А ну и ладно! Бог с ними!
Зато до осени с овечками дружбу водил. Местные их так и не нашли. А осенью я всех овец обратно в деревню привёл – им же зимой не выжить. Да и соскучились они по домашнему комфорту.
И я заскучал. Зима на носу, а я по-прежнему Иван Зайцев. Решать вопрос как-то надо. А нужное решение всё в голову не приходит. Совсем захандрил. С хорьком до драки дошло. Да пошёл он! Хотел выгнать меня из сорочьего гнезда, в котором я зимовать собрался. Зверюга наглая!
Однажды оказался я у той березы, в которую гриб-мухомор впечатал. Рядом с ней лежит моя корзинка, пожелтевшими листьями присыпанная. И такая меня тоска взяла…
Пнул я корзинку со всей заячьей дури. Да об берёзу! И тут вдруг меня словно кто по голове огрел. Лежу, значит, помираю…
Очнулся от того, что по мне кто-то ползает, а в нос неприятный запах лезет. Глаза открыл, а перед ними мухомор, об дерево расплющенный лежит. Я так обрадовался. Вскочил. Надо же опять я – Иван Иванович – собственной персоной! Отряхнулся от муравьев, схватил корзинку, в которой даже немного грибов было и побежал в деревню. Да ну эти грибы! Я же снова человеком стал!
Не оценила родня моего радостного настроения. У виска покрутили и велели прикладывать ко лбу холодный компресс. Мол, солнечный удар у меня был, и заяц мне померещился!
Не… не померещился! Я запомнил эту берёзу. Буду ждать, когда там опять мухомор вырастет. Хочу снова крутым зайцем побывать. Другой мир, другие ощущения!
Глава вторая
Пропажа
Вот, честно вам скажу, страна Иванов, самая не верящая страна. Я им про зайца, а они про компресс на лоб. Обидно, знаете ли. Даже пробовал кулаками свою правду доказывать. Собрались как-то у колодца с молодыми Иванами
– Врёшь ты всё! – заявили мне. – Солнечный удар это был! Иди, не отвлекай нас от дел важных.
Какие дела-то у них важные? На кровати лежать и пироги есть? Будто я не знаю, что у нас с обеда и до ужина одно дело – отдыхать.
Обида меня проняла. Вот им хоть лоб колом чеши – всё одно! Отхлебнул я водицы холодной, колодезной. Вкусная, скажу вам, не чета той, что вы в квартирах своих пьёте. Откуда про квартиры знаю? Так от водицы, что я сгоряча отхлебнул, моя-то история в вашу сторону и потянулась.
Отхлебнул значит. Губы рукавом рубахи вытер. Вздохнул глубоко, решив правду свою кулаками отстаивать. Рот открыл, собираясь заявить: «Сами вы врёте!». А… голоса-то и нет!
Я так и эдак. Ни писка мышиного из горла выдавить не могу. Какое уж тут кулачное правдолюбие. От одних кулаков правды мало.
Посмеялись надо мной Иваны всех мастей и характеров и разошлись. Остался я один в растерянности и глубокой печали. Вот как так? Я же только жить начал после превращения обратно из зайца в человека, а тут такая оказия.
Печаль-то моя хоть и была глубокая, но не так чтобы уж слишком. Я ж знал, пара дней и голос появится, простыл наверно в спорах жарких, переохладился от отсутствия подходящих аргументов. Прожил я два дня тихо и спокойно, как мышь в норе. Из дома носа не высовывал, на насмешки не нарывался. Потом третий день прошёл, следующий. А голос ни в какую возвращаться не хочет.
Я уж в доме от скуки все дела переделал, все маменькины просьбы, в долгий ящик отложенные, выполнил, забор починил, даже за прополку цветочных клумб взялся…
«Всё, – думаю, – жизнь без голоса – это не жизнь. Решать вопрос как-то надо»
А как решать – ума не приложу.
Вот уж неделя прошла. Звука по-прежнему ни одной ноты выдавить не могу. С утра, значит, сижу, скучаю…
И в обед маменька ко мне подходит.
– Ванюш, измаялся бедненький, – обняла она меня, по волосам моим кудрявым, хорошо, что не рыжим, погладила. – Хворь с тобой непростая приключилась. Сходил бы ты к Яге, вдруг да поможет…
А сама мне панамку красненькую своими руками связанную, мне на голову надевает, приговаривая:
– Это чтобы снова голову не припекло. Лето-то нынче какое жаркое. Сходи сынок, успокой моё сердечко, вдруг да совет какой она даст. Я и гостинец приготовила – пирожков напекла.
Делать нечего. Какое-никакое, а решение моей неприятности появилось. Встал я с насиженного места, панамку посильнее на уши натянул, взял корзинку с пирожками.
А маменька советует:
– В этом узелке пирожки для Бабы Яги, ты их не трогай, а то принесёшь, она догадается, что пирожков не хватает – неловко будет.