Будь ты проклят, сводный!
Шрифт:
Он встречает меня с задранным подбородком, циничной ухмылкой и вальяжной позой.
— Тебе нравится? — урод смотрит сверху вниз в прямом и переносном смысле.
Что я должна сделать? Ударить его? Наорать?
Как заставить себя чувствовать хоть что-то? Да и надо ли?.. Пока в груди зияет пустота, я еще способна мыслить рационально. По крайней мере, мне хочется в это верить. На самом деле, это все, что я могу. Полагаться на то, что здравомыслие не покинет меня в столь критической ситуации.
— Ты знаком с Ильей? — выговариваю просевшим голосом. — Где он? Вы это подстроили?
Иного
— Глупышка Таша, — сладкозвучно смеется монстр. — Я и есть Илья.
«Дура потому что…
Опять в эту ловушку…»
Захлестнувший меня шок настолько сокрушителен, что мигом вытесняет из груди пустоту. Дыра заполняется вязкой, будто патока, огненной лавой, испепеляя внутренности и кости. Как же горячо, как же больно! Мысленно я мечусь в агонии и поражаюсь тому, что ни один малейший писк не срывается с моих губ. Возможно, это потому что я намертво сжала рот, удерживая за скрежетом зубами надсадные душераздирающие вопли.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ТАША
После ошеломительного уничижения на праздновании выпускного, я двое суток не выходила из своей комнаты. Не вставала с постели, не высовывалась из-под одеяла, игнорируя утомительную июньскую духоту. Наверное, надеялась свариться заживо, чтобы мучения поскорее прекратились. Человек, которому я верила, которого ценила и о ком мечтала… все искреннее к нему, что теплилось во мне, обратилось в труху.
— Ты же все понимаешь. Ты испоганил мне жизнь, — с трясущимися от неконтролируемой ярости кулаками процеживаю я, испепеляя Антона полно налитыми слезами глазами. — Ты выставил меня на посмешище, заставив гореть от позора на глазах у десятков незнакомцев. И ты правду думаешь, что после всего я буду хотеть тебя?
Он притворялся другим человеком, он влюбил меня в эту вымышленную личность! А затем прилюдно вытер об меня ноги. Я не придавала значения тому, что «Илья» избегал ответных голосовых сообщений, объясняя тем, что стеснялся своего голоса. Чем и подогревал мою бурную, подростковую фантазию. Я чуть ли не кипятком писала от ауры загадочности, которую он выстроил вокруг себя. И я рвалась напролом, желая разгадать его, раскрыть, расположить.
Аркадий Валерьевич отмазал сына за его незаконное вторжение в чужую личную переписку и обнародование некоторого ее содержимого, включая фото и аудио материалы. Собравшись втроем за столом одним тихим, летним вечером (без виновника), мы решили, что мне лучше уехать. Предложение было выдвинуто мной и подкреплено единогласным родительским одобрением.
Мама и отчим до сих пор не знают: Антон напрямую имел отношение к инциденту.
Он писал мне всякую романтическую чушь, заваливал комплиментами, получая мои интимные фотографии. Мне было семнадцать, и если бы правда всплыла наружу, он загремел бы в тюрьму.
Я не рассказала. На тот момент
— Ты омерзителен, Курков, — я подхожу к высокому шатену вплотную, глядя на него в упор. — Я смотрю в твои ледяные глаза и не вижу в них ни капли раскаяния, или хотя бы осознания, что ты совершил бессердечный поступок.
— Я не нуждаюсь в твоем прощении, — сипло басит Антон, медленно втягивая в ноздри накаляющийся воздух. — Ты — красивое, трахабельное тело в моих глазах. Не усложняй.
Отвратительные слова жалят ядом скорпиона. Вот он, Антон Курков во всем своем моральном безобразии!
— Если ты получишь это тело, — я спешно обвожу жестом рук свою фигуру, — то успокоишься? Прекратишь, наконец, издеваться надо мной? — выплевываю шипение сквозь плотно стиснутые зубы.
Я устала.
Хватит с меня.
Пусть получит то, что хочет, и утратит ко мне интерес. Ведь так это обычно происходит.
Он ломает меня. Опять. Рушит все, к чему прикасается.
Я впечатываюсь жесткими губами в его порочный рот. Обхватываю ладонями лицо парня, впиваясь ногтями в кожу. Антон рычит, похоже, чувствуя боль от того, как я царапаю скулы, но не отстраняется.
Я твердо стою на ногах. Изнутри же рвет диссонанс. С одной стороны я почти уверена, что сейчас вполне здраво мыслю, и в то же время считаю, что чрезмерно эмоционально, совсем нелогично среагировала на конфликт с Антоном. От правильности в моих действиях одно лишь название. Но я в таком дичайшем отчаянии, что просто уже не знаю, как быть.
Мое нормализовавшееся психологическое состояние, мои замечательные отношения с Адрианом — все коту под хвост.
Из-за него. Грубияна, жутчайшего эгоцентрика и изверга в одном флаконе.
Долбанный псих с поехавшей кукухой.
Презираю.
Люто ненавижу.
Мечтаю стереть его с лица Земли!
— Ну же, не стой столбом, — я перекладываю ладони на широкие плечи Антона, вонзаю ногти в плоть как можно глубже. — Целуй меня. Раздевай, — скрючив пальцы, веду ими по рельефным грудным мышцам, оставляя красноватые следы. Под слоем гладкой кожи заточен мрамор. А если заглянуть дальше, то под ребрами клубится пугающая, угольная тьма. — И трахай. Я тебе все-все позволю. Только сегодня. Только здесь и сейчас.
Привстав на цыпочки, я осторожно приближаюсь к его уху и с натужной мягкостью произношу:
— Будь моим первым, — запускаю пятерню в короткие пряди на затылке оттенка мокко. Не копна, а дремучий лес. По моей щеке сочится струйка теплой соленой влаги. — Помнишь ведь, как я просила тебя об этом?
Я отодвигаюсь, всматриваюсь в узкие зрачки-дыры, затягивающие в чернильную черноту, холод и бездонность. Антон простреливает меня взглядом. Не шевелится. Молчанием вбивает гвозди в крышку моего гроба. Эмоции ураганом раскручиваются в районе солнечного сплетения. Дышать становится труднее и труднее с каждой секундой.