Будда из пригорода
Шрифт:
– Ну вот, всего триста пятьдесят семь дней, и мы снова сможем нормально отдохнуть.
Не знаю, сколько у них было денег. Но если и были, должно быть, их закапывали в саду: они никогда не покупали вещей, ради которых народ Чизлхерста готов был расстаться с жизнью, как то: вельветовые шторы, стереомагнитофон, мартини, электрическая газонокосилка, окна с двойным остеклением. Мысль о том, чтобы развлечься, никогда не посещала Джиту и Анвара. Они вели себя так, будто впереди их ждет неограниченное число жизней: эта жизнь в счет не шла, она была всего лишь первой из многих сотен будущих, так что они ещё успеют вкусить радостей земного существования, как-нибудь потом. Они не имели представления о мире за пределами их мирка. Я часто подкидывал Джите разные вопросики, например, просил назвать
Пристегнув велосипед к фонарному столбу, я заглянул в стекло витрины. Анвара не видать. Может, пошел делать ставки. Меня насторожило его отсутствие: обычно в это время он, небритый, с сигаретой в зубах, в засаленном костюме, который папа подарил ему ещё в 1954 году, отлавливал магазинных воришек - МВ, как он их величал.
– Зацапал сегодня двоих эмвэшек, - говорил он.
– Прямо у меня из-под носа тащили, Карим. Надрал им задницы.
Я смотрел на Джамилу, потом прижал нос к стеклу и издал воинственный рев джунглей. Маугли дразнит Шерхана. Но она не услышала. Я любовался ею: хрупкая, тоненькая, огромные карие глаза, крошечный носик и очки в изящной оправе. Темные волосы снова отрасли. Слава богу, она хоья бы избавилась от прически под африканца со множеством мелких завитков, которой пару лет назад смущала народ. Волевая, страстная - вот она какая, Джамила. Вечно что-то доказывает, спорит. А ещё у неё темные усики, долгое время они были заметней моих. Больше всего они напоминали мою бровь - Джамила сказала, что у меня всего одна бровь, она нависает над глазами, толстая и чернющая, как хвост бельчонка. Она говорила, что у римлян сросшиеся брови считались признаком благородного происхождения; у греков же - признаком вероломства.
– Ну, кем ты окажешься - римлянином или греком?
– дразнилась она.
Мы с Джамилой вместе росли, вместе играли. Для меня Джамила и её родители были второй семьей. Приятно сознавать, что есть место, где царят нормальные, теплые отношения, и где можно найти прибежище, когда собственная семья тебе опостылела.
Принцесса Джита скормила мне дюжины горячих кебабов с манговым соусом, завернутых в чапати, - м-м-м, обожаю! Из-за этой моей страсти она дала мне прозвище Пожиратель Огня. А ещё мне нравилось у них купаться. И хотя ванная у них паршивая, со стен облезала краска, потолок облупился, а газовая колонка взрывоопаснее мины, зато Джита сидела рядом и массировала мне голову, втирая оливковое масло, разминала острыми пальчиками каждую ямку черепа, пока я не превращался в амебу. Взамен нам с Джамилой полагалось ходить у неё по спине. Джина ложилась на пол у кровати, мы, поддерживая друг друга, топали по ней - взад-вперед, а она командовала:
– Пальцами на шею надави, а то она застыла вся, как железная! Вот-вот, здесь, да! Чуть пониже! Ага, на эту вот гулю, на булыжник, вниз по лесенке, вверх по лесенке, по ступенькам!
Джамила была во всем образованнее меня. Рядом с магазином находилась библиотека, и на протяжении многих лет библиотекарша, мисс Катмор, встречала Джамилу из школы и поила чаем. Мисс Катмор была миссионером в Африке, но любила и Францию, потому что в Бордо какой-то негодник разбил ей сердце. В свои тринадцать Джамила читала взахлеб - Бодлера, Колетт29, Радиге30 и всю эту чушь, слушала скучнейшего Равеля и певцов, популярных во Франции, таких как Билли Холидей31. Потом она вбила себе в голову, что хочет стать Симоной де Бовуар32, - как раз тогда мы начали периодически, примерно раз в две недели, заниматься сексом, если удавалось найти для этого тихое местечко вроде автобусной остановки, бомбоубежища или брошенного дома. Наверно, на нас так действовали все эти взрывоопасные книжки, потому что мы могли это сделать даже в общественном туалете. Джамила не боялась зайти в дверь с надписью "М" и закрыться в кабинке. Очень по-парижски, считала она, и носила перья, господи прости. Все это было, разумеется, сплошной показухой, ничего нового про секс я не узнал и все так же боялся близости с женщиной.
Из рук обожавшей её мисс Катмор Джамила получила превосходное образование. Думаю, на неё благотворно подействовало
Но когда мисс Катмор переехала из Южного Лондона в Бат, Джамила обиделась и возненавидела бывшую учительницу за то, что та забыла о своих индийских корнях. Джамила считала, что мисс Катмор решила истребить в себе все иностранное.
– Она разговаривала с моими родителями так, будто они мещане, деревенщина, - сказала Джамила. Она меня просто в ярость приводила, утверждая, что мисс Катмор её колонизировала, но Джамила - крепкий орешек, крепче я просто не встречал: попробуй колонизируй такую. И вообще, не выношу неблагодарных людей. Без мисс Катмор Джамила и слыхом бы не слыхивала о самом слове "колонизация".
– Мисс Катмор из тебя человека сделала, - сказал я ей.
При посредстве фонотеки Джамила попеременно превращалась в Бесси, Сару, Дину и Эллу33, чьи записи таскала к нам домой и прокручивала папе. Они сидели рядышком на кровати, размахивали руками и распевали. Мисс Катмор поведала ей о равенстве, братстве и ещё о чем-то третьем, не помню, как его там, так что Джамила всегда таскала в сумочке фотографию Анджелы Дэвис34, ходила в черном и грубила учителям. В течение многих месяцев с языка у неё не сходил Соледад, - Соледад то, Соледад сё. Н-да, то мы были французами я и Джамила, - то американскими неграми. Но дело в том, что полагалось-то нам быть англичанами, но для англичан мы всегда были черномазыми, ниггерами, "индюками" и так далее.
По сравнению с Джамилой боец из меня получался никудышный, в общем, трус я, слюнтяй. Если в меня плюнут, я только поблагодарю, что не заставили есть дерьмо с мостовой. Но Джамила была настоящим апологетом физического возмездия. Однажды мимо нас проехал на велосипеде трубочист и бросил, как будто время спрашивал:
– Жрите дерьмо, черномазые.
Так Джамила мчалась за ним, обгоняя машины, пока не сбросила негодяя с велосипеда и не выдрала порядочный клок волос, как пучок сорняков с заросшей грядки.
Так, на чем я остановился... Значит, тетя Джита обслуживала покупателей, наполняя бумажные пакеты хлебом, апельсинами и помидорами в банках. Джамила меня в упор не замечала, и я стал дожидаться тетю Джиту, несчастное лицо которой наверняка отпугнуло не одну тысячу покупателей за годы их торговой деятельности, и никто не знал, что она - принцесса, и брат её ходит вооруженный до зубов.
– Ну как ваша спина, тетя Джита?
– спросил я.
– Согбенна от забот, как шпилька для волос, - сказала она.
– Чего вам беспокоиться, тетя Джита, бизнес-то ваш процветает.
– Ой, не бери в голову, на что тебе думать о такой старой развалине, как я. Лучше выведи Джамилу на прогулку. Ради меня, прошу.
– А что случилось?
– На вот, съешь самосу, Пожиратель Огня. С пылу-с жару, специально для тебя, шалопай.
– А где дядя Анвар?
– Она поглядела на меня с грустью.
– И кто у нас премьер-министр?
И мы пошли, я и Джамила, бродить по Пенджу. Она ходок что надо, эта Джамила. Когда ей надо перейти улицу, она просто идет напролом, считая, что машины перед ней остановятся или притормозят, что они, впрочем, и делают. Наконец она задала свой любимый вопрос, прямо-таки вопрос вопросов:
– Ну, что скажешь, Кремчик, какие новости?
Ей нужны были факты и сплетни - чем грязнее, тем лучше - о постыдном и унизительном, о неудачах, о всяких мерзостях и грязном белье, иначе она просто уйдет, как неудовлетворенный зритель, покинув партер. Но сегодня я был во всеоружии. Истории, бьющие прямо в цель, ждали этого вопроса, как стакан воды ждет изнывающего от жажды.
Я рассказал ей о папе и Еве, о крутом нраве тетушки Джин и о том, как она надавила мне на плечи, отчего я пукнул. Рассказал, как впадали в транс и молились рекламщики, и о попытках найти Путь на садовой скамейке в Бекенгеме. И ни словом не обмолвился о датском доге. Когда я её спрашивал, что же мне делать с папой, мамой и Евой, и не удрать ли снова из дома, и не пора ли нам с ней смотаться в Лондон и стать писателями, она громко смеялась.