Будем как солнце. Книга символов

Бальмонт Константин Дмитриевич

Я знаком с безмерностью страданий, Я узнал, где правда, где обман. Яркий ужас наших испытаний Нам не для насмешки плоской дан. Верьте мне, неверящие братья, Вы меня поймете через день. Нашей вольной жизни нет проклятья, Мы избрали сами светотень. Мы избрали Зло как путь познанья, И законом сделали борьбу. Уходя в тяжелое изгнанье, Мы живем, чтоб кончить жизнь в гробу. Но,

когда с застывшими чертами, Мертвые, торжественно мы спим, Он, Незримый, дышит рядом с нами, И, молясь, беседуем мы с Ним. И душе таинственно понятно, В этот миг беседы роковой, Что в пути, пройденном безвозвратно, Рок ее был выбран ей самой. Но, стремясь, греша, страдая, плача, Дух наш вольный был всегда храним. Жизнь была решенная задача, Смерть пришла как радость встречи с Ним.

ХУДОЖНИК-ДЬЯВОЛ

Валерию Брюсову

БЕЗУМНЫЙ ЧАСОВЩИК

Меж древних гор жил сказочный старик, Безумием объятый необычным. Он был богач, поэт — и часовщик. Он был богат во многом и в различном, Владел землей, морями, сонмом гор, Ветрами, даже небом безграничным. Он был поэт, и сочетал в узор Незримые безгласные созданья, В чьих обликах был красноречьем — взор. Шли годы вне разлада, вне страданья, Он был бы лишь поэтом навсегда, Но возымел безумное мечтанье, Слова он разделил на нет и да, Он бросил чувства в область раздвоенья, И дня и ночи встала череда. А чтоб вернее было их значенье, Чтобы означить след их полосы, Их двойственность, их смену, и теченье,— Поэт безумный выдумал часы, Их дикий строй снабдил он голосами: Одни из них пленительной красы,— Поют, звенят; другие воют псами; Смеются, говорят, кричат, скорбя. Так весь свой дом увесил он часами. И вечность звуком времени дробя, Часы идут путем круговращенья, Не уставая повторять себя, Но сам создав их голос как внушенье, Безумный часовщик с теченьем лет Стал чувствовать к их речи отвращенье. В его дворце молчанья больше нет, Часы кричат, хохочут, шепчут смутно, И на мечту, звеня, кладут запрет. Их стрелки, уходя ежеминутно, Меняют свет на тень, и день на ночь, И все клянут, и все клянут попутно. Не в силах отвращенья превозмочь, Безумный часовщик, в припадке гнева, Решил прогнать созвучья эти прочь,— Лишить часы их дикого напева: И вот, раскрыв их внутренний состав, Он вертит цепь направо и налево. Но строй ли изменился в них и сплав, Иль с ними приключилось чарованье, Они явили самый дерзкий нрав,— И подняли такое завыванье, И начали так яростно звенеть, Что часовщик забыл негодованье,— И слыша проклинающую медь, Как трупами испуганный анатом. От ужаса лишь мог закаменеть. А между тем часы, гудя набатом, Все громче хаос воплей громоздят, И каждый звук — неустранимый атом. Им вторят горы, море, пленный ад, И ветры, напоенные проклятьем, В пространствах снов кружат, кружат, кружат. Рожденные чудовищным зачатьем, Меж древних гор метутся нет и да, Враждебные, слились одним объятьем,— И больше нс умолкнут никогда.

ХУДОЖНИК

Я не был никогда такой, как все. Я в самом детстве был уже бродяга, Не мог застыть на узкой полосе. Красив лишь тот, в ком дерзкая отвага, И кто умен, хотя бы ум его — Ум Ричарда, Мефисто, или Яго. Все в этом мире тускло и мертво, Но ярко себялюбье без зазренья: Не видеть за собою — никого! Я силен жестким холодом презренья, В пылу страстей я правлю их игрой, Под веденьем ума все поле зренья. Людишки мошки, славный пестрый рой, Лови себе светлянок для забавы, На лад себя возвышенный настрой. Люби любовь, лазурь, цветы, и травы, А если истощишь восторг до дна, Есть хохот с верным действием отравы. Лети-ка прочь, ты в мире не одна, Противна мне банальность повторений, Моя душа для жажды создана. Не для меня законы, раз я гений. Тебя я видел, так на что мне ты? Для творчества мне нужно впечатлений. Я знаю только прихоти мечты, Я все предам для счастья созиданья, Роскошных измышлений красоты. Мне нравится, что в мире есть страданья, Я их сплетаю в сказочный узор, Влагаю в сны чужие трепетанья.