Будет скафандр – будут и путешествия
Шрифт:
Вопрос, прямо скажем, неумный, учитывая масштабы Вселенной. Я-то давно уже решил, что Материни здесь нет, поскольку Джок ничего о ней не говорил. А я думаю, что Джок либо сказал бы, что она здесь, либо придумал какую-нибудь изощренную ложь из чистого удовольствия поврать. Но коль скоро он не делал ни того, ни другого, он просто не знал, кто она и где. Может, он вообще видел ее только раз – как горб на моем скафандре.
Я так был уверен в своей «логике», что очевидный факт до меня дошел не сразу.
– Крошка, – сказал я, задыхаясь, – у меня такое чувство, вроде я потерял собственную мать. Ты точно знаешь, что она погибла?
– Как будто, а не «вроде», – машинально поправила меня Крошка. – Нет, не точно, но она там, снаружи, так что…
– Постой-ка. Если она там, то она должна быть в скафандре.
– С тех пор, как уничтожили ее корабль, скафандра у нее вообще не осталось.
Я понимал все меньше и меньше.
– Как же они доставили ее сюда?
– Загерметизировали в камере и принесли. Что нам теперь делать, Кип?
На это у меня было несколько ответов, и все неправильные – я их уже обдумал во время заключения.
– Где Черволицый? Где они все?
– Мертвы, наверное.
– Надеюсь, ты права. – Я огляделся, ища какое-нибудь оружие. В жизни не видел более пустого помещения. Мой игрушечный кинжал лежал всего лишь в восемнадцати футах от меня, но лезть за ним мне не улыбалось. – А почему ты так считаешь?
Оказалось, у Крошки были веские причины так считать. Хотя с виду у Материни не хватило бы силы, чтобы разорвать газету, она восполняла недостаток мускулов качеством мозгов. Материня сделала то, о чем мечтал я – прихлопнула их всех одним махом. Спешить она не могла, потому что требовалось сочетание многих обстоятельств, некоторые были ей неподвластны, поэтому приходилось выжидать их благоприятного стечения.
Прежде всего, требовалось дождаться момента, когда здесь останется минимальное количество черволицых. Мы действительно находились на гигантской опорно-перевалочной базе-космодроме, но в большом количестве персонала база не нуждалась. Необычное столпотворение, которое я здесь увидел в первый день, как раз и было вызвано прибытием нашего корабля.
Во-вторых, следовало выждать момент, когда базу покинут все корабли, потому что справиться с кораблем Материня не смогла бы – он оказался бы вне пределов досягаемости.
В-третьих, атаку следовало начинать в тот момент, когда черволицые ели. Когда на базе их оставалось настолько мало, что столовая могла работать в одну смену, они обычно собирались все вместе у большого корыта и лакали из него месиво – сцена, достойная пера Данте. Таким образом, все враги сгрудились бы в одну цель, за исключением, может, одного-двух вахтенных.
– Погоди-ка, – перебил я Крошку, – так они, говоришь, погибли все?
– Ну, точно не знаю. По крайней мере, я никого не видела.
– Все отставить, пока я не найду какого-нибудь оружия.
– Но…
– Начнем с самого главного, Крошка!
Сказать, что надо найти оружие – это одно, а вот действительно найти его – дело совсем другое. В коридоре не видно было ничего, кроме отверстий в полу, похожих на то, куда сбросили меня, – поэтому Крошка и не нашла меня сразу; в этом секторе базы ей гулять не разрешали. Джок оказался прав в одном: Крошка и Материня были почетными пленниками, которым предоставили все привилегии, кроме свободы… в то время как Джок, Тим и я оказались то ли третьесортными узниками, то ли запасным суповым набором, то ли и тем, и другим вместе.
Это вполне соответствовало предположению, что Крошка и Материня считались скорее заложниками, чем просто пленными.
Заглянув в одно из отверстий, я потерял всякое желание заглядывать в другие, потому что увидел на полу человеческий скелет – этому пленнику им, видно, бросать еду надоело.
Когда я выпрямился. Крошка спросила меня, почему я затрясся.
– Да так, ничего. Пошли дальше.
– Я хочу посмотреть.
– Крошка, у нас каждая секунда на счету, а мы только и делаем, что треплемся. Пошли. Держись у меня за спиной.
Я не дал ей увидеть скелет – значительная победа над ее ненасытным любопытством, хотя весьма возможно, что скелет не произвел бы на нее никакого впечатления. Крошка становилась чувствительной только тогда, когда это ее устраивало.
Приказ «держаться за моей спиной» звучал вполне по-рыцарски, но был неразумным – я забыл, что напасть на нас могут и с тыла. Мне следовало сказать: «Иди за мной и следи за коридором сзади».
Но она сама догадалась это сделать. Услышав ее вопль, я повернулся и увидел черволицего, направившего на меня похожий на фотоаппарат прибор. Хотя Тим однажды с его помощью сбил меня с ног, я так и не знал толком, что он собой представляет. На мгновение я застыл на месте.
Я, но не Крошка. Она прыгнула, выставив вперед руки и ноги, отважно и безрассудно, как котенок.
Это меня и спасло. Ее прыжок никому не причинил бы вреда, разве что другому котенку, но черволицый растерялся, не успев ни убить, ни парализовать меня, и, споткнувшись о Крошку, рухнул на пол.
А я прыгнул на него – обеими босыми ногами прямо на эту страшную рачью голову.
Голова треснула. Жуткое было ощущение.
Она разлетелась на куски, словно я прыгнул на коробку из-под клубники. Я даже скорчился от отвращения и страха, несмотря на охватившее меня желание драться, убить его.
Растоптав червяков, я отпрыгнул в сторону; к горлу подкатывала тошнота. Склонившись над Крошкой, я оттащил ее в сторону с таким же сильным желанием выйти из боя, как секунды назад начать его.
Но врага я не убил. На один страшный миг мне показалось, что придется броситься на него снова. Потом я понял, что хотя он и жив, он больше не реагирует на нас. Он бился, как цыпленок, которому только что отрубили голову, затем стих и начал двигаться осмысленно.
Но он ничего не видел. Я раздавил его глаза. Может быть, и уши тоже, но уж эти жуткие глаза я раздавил точно.