«Будет жить!..». На семи фронтах
Шрифт:
После официального открытия митинга бригадный оркестр заиграл «Интернационал». Мы замерли в строю, а стоявшие на трибуне и вокруг нее — я имею в виду мужчин — сняли головные уборы. Но вдруг какое-то непонятное волнение произошло около трибуны. Оркестр продолжал играть, но теперь в мелодию вплелись звуки какие-то новые, непонятные, отрывистые. Вдруг оркестр резко смолк, только одинокая труба еще протянула несколько нот, и тут до нас донеслись те, непонятные, другие звуки — выстрелы и крики людей. А над стадионом зазвучал твердый голос польского военного коменданта. Говорил он на польском, но мы, уже попривыкшие, понимали его почти дословно:
— Товарищи, по митингу стреляют замаскировавшиеся враги польского и советского народов, стремясь помешать нам отпраздновать Международный день солидарности трудящихся. Среди участников митинга имеются жертвы этого злодеяния. Мы принимаем меры к поимке преступников. Но чтобы число жертв не росло, митинг решено закрыть. Прошу всех разойтись. А вас, товарищи советские воины, прошу помочь в задержании бандитов.
По команде полковника Дуборга наши бойцы оцепили прилегающие городские кварталы. Неизвестно по каким причинам, но вокруг стадиона оказалось множество пустующих домов. Из их окон и чердаков велась стрельба по безоружным людям, по детям. Увы, мерзавцы, воспользовавшись минутами общей растерянности, успели скрыться. На месте преступления остались лишь стреляные гильзы.
…Война подошла к своему логичному концу. 2 мая пал Берлин. Соединения 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов встретились на Эльбе с американскими частями, а войска 2-го Белорусского фронта, выйдя на линию Висмар, Шверин, Демиц, Виттенберг, — с английскими.
8 мая радиостанции западных стран передали в эфир сообщение о том, что подписан Акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Оно было принято и нашей радиостанцией, однако никаких официальных подтверждений этому мы не получали. В это время начальник штаба бригады полковник А. А. Дуборг по служебным делам уехал в Москву, и на меня временно возложили выполнение его обязанностей. Поздно вечером 8 мая начальник связи бригады майор Муравский доложил, что получено распоряжение из штаба фронта переключить все войсковые радиостанции на прием и ждать особо важного сообщения.
— Конец войне! — радостно закончил он.
Похоже, он был прав.
— Будите связиста, — приказал я, — и, если телеграмма окажется большой, приносите ее по частям.
Не более чем через час наш бригадный связист принес мне первую часть телеграммы, на которой значилось: «Срочно. Секретно. Для немедленного исполнения». Текст адресовался всем командующим армиями, командирам отдельных соединений, частей и подразделений фронтового подчинения и гласил, что 8 мая 1945 года в предместье Берлина Карлсхорсте представителями германского верховного командования подписан Акт о безоговорочной капитуляции Германии. Далее говорилось о том, что война, развязанная четыре года назад фашистским руководством немецкого государства, закончилась полной победой Советского Союза и его союзников, и шли поздравления с великой исторической победой. В приказной части определялись задачи войск на первые послевоенные дни.
Я вместе со связистом сразу же направился к командиру бригады. Он жил на частной квартире в польской семье. В большой комнате, видимо гостиной, нас встретил адъютант старший лейтенант Саральпов.
— Будить полковника? — спросил он.
Но Гурьев, застегивая на ходу пуговицы кителя, ужо сам входил в гостиную.
Иван Митрофанович взял текст телеграммы и быстро пробежал глазами.
— Наконец-то, — широко улыбнулся он. — Срочно собрать всех командиров частей и офицеров штаба. И постарайтесь, Алексей Иванович, к тому моменту, когда они соберутся, оформить приказ по бригаде о поведении личного состава в мирное время. Успеете к пяти?
Я взглянул на часы, было уже половина четвертого утра.
— Постараюсь.
— Тогда действуйте, не теряя времени.
Отдав приказание дежурному собрать всех, кого указал командир бригады, сел за машинку и сам начал печатать проект приказа о поведении личного состава в первые дни наступившего мира, текст которого был мной еще накануне подготовлен и согласован как с командиром бригады, так и с начальником политотдела полковником П. Г. Подмосковновым. Основная мысль была такова: бдительности не терять, боевую готовность поддерживать на должном уровне.
Совещание руководящего состава бригады началось точно в назначенное время: в 5 часов утра 9 мая. Тогда мы еще не знали, что отныне этот день навечно войдет в историю как День Победы — всенародный праздник в нашей стране. После официальной части в гостиной накрыли стол. Слово взял командир бригады. Я до сих пор помню, что он тогда сказал.
— Товарищи офицеры! — И мы все как по команде поднялись. — Товарищи офицеры! — повторил комбриг, выждав, когда утихнет шум от отодвигаемых стульев. — Я поздравляю всех вас с Великой Победой, достойной великого народа и великой партии, которая им руководила все эти неимоверно трудные годы войны и лишений. Только такой народ, только такая партия могли выдержать эти испытания огнем и железом. И не только выдержать, но и победить вооруженного самым современным оружием и самой разбойничьей идеологией врага и отстоять свободу и независимость…
Разбуженные шумом, прибежали хозяева-поляки. Гурьев пригласил их за стол.
— Победа! — громко провозгласил он. — Наша и ваша победа!
— Слава Иисусу Христу и деве Марии! — не стесняясь, как-то странно, не по-нашему, перекрестился поляк и громко добавил: — Слава Красной Армии!
Несмотря на раннее утро, улицы Быдгоща были запружены народом. Гремела музыка, звенели веселые песни, трещали выстрелы, взлетали в небо ракеты. Люди смеялись, обнимались, целовались.
К нашим воинам тянулись десятки дружеских рук, какие со снедью, а какие — чего греха таить — и со стаканом крепчайшего польского самогона. Плясуны втягивали солдат в свой круг, а чаще всего просто качали их под радостные крики «ура».
Около 600 тысяч советских воинов отдали жизнь в боях за освобождение Польши, и поляки теперь как могли выражали чувства благодарности к своим освободителям от кровавого фашистского режима.
…В середине мая мне с товарищами довелось побывать в Берлине. Не скрою, очень хотелось взглянуть на столицу третьего рейха, откуда на мир, и прежде всего на нашу Родину, обрушилось столько бед и несчастий и которая теперь сама испытала их в полной мере. Но нами руководило не мстительное чувство победителя, желающего лицезреть поверженного врага, а обычное любопытство: каков он — Берлин? И еще втайне надеялись оставить свои автографы на рейхстаге. Чем мы хуже других?
Город тогда еще не делили на зоны, и в нем по нраву была одна-единственная военная комендатура — советская. И комендатура эта под руководством первого коменданта генерала Н. Э. Берзарина уже делала самое главное — то, что она делала бы в Киеве или Минске, Курске или Харькове, — налаживала нормальную городскую жизнь. Жители и военнопленные расчищали бесчисленные завалы, предпринимались меры по восстановлению транспорта, связи, медицинского обслуживания. Однако наипервейшим, не терпящим отлагательства делом было накормить людей. И в городе на перекрестках и площадях дымили наши походные полевые кухни, около которых в очередях стояли женщины, старики и дети, и наши веселые повара раздавали им щи и кашу.