Будни и праздники
Шрифт:
Иногда дед совершал с ребятами, как он выражался, «хождения» за пределы школы — конечно, с согласия дежурного воспитателя, как правило не препятствовавшего этому, потому что избавляло того от хлопот с плохо управляемой детворой. Ходили в тайгу — по грибы, которых было еще много. А то просто бродить, преодолевая вековую таежную неприступность, вдыхая чуть горчащий обволакивающий аромат тяжелой влажной хвои и воображая себя десантниками, выполняющими боевое задание в тылу врага. Перед тем, как углубиться в болотистую чащобу, дед Тишка лично, со старанием, намазывал всем «сынкам» физиономии и кисти рук антикомариновой мазью — чувствуя близкую погибель, тучи гнуса и
Но день за днем приходил все более стылым. Уже однажды, словно для затравки, посыпался мелкий, еще не просушенный морозом снег. И хотя через несколько часов растаял, на другое утро вода в противопожарной бочке у крыльца оказалась подернутой матовым ледком. А когда дед Тишка по приглашению милиции явился за получением нового паспорта, он вдруг обнаружил, что совсем недавно густокронные деревья возле райотдела почти оголились — и падают, падают с них умершие листья, а равнодушный человек в брезентовых штанах деревянной лопатой методично сгребает с тротуара их сухие коричневые трупики…
Да, зима подступила к околице, а потому «хождения» в тайгу пришлось прекратить. Тогда дед Тишка нашел для них новое место.
Как-то, только закончились занятия, несколько ребят пришли к его комнате. Васек Долгих осторожно постучал в дверь, услышав: «Отворено!» — нажал на нее. Пораженные неожиданностью, мальчишки окаменели: расчесывая перед настенным зеркальцем густые тускло-белые волосы, дед Тишка тихонько гудел под нос какую-то песню, а на его груди… на левой стороне его груди при каждом движении позванивали военные медали, на правой — сверкал надраенный до сияния гвардейский значок!
— Все в готовности? — не оборачиваясь, спросил дед.
— Куда? — не поняли ошарашенные мальчишки.
— Прошу одеться по всей зимней форме. Выход через десять минут ноль-ноль! — командирским тоном сообщил дед Тишка и, скосившись, подморгнул добрым круглым глазом.
В этот день дежурил физрук — длинноногий парень в красно-белом вязаном колпаке, который он явно предпочитал всем другим головным уборам. Это был самый покладистый изо всех воспитателей. И ровно через указанное дедом Тишкой время возглавляемая им группа мальчишек вышла на улицу…
Он привел их к черному остову катера, завалившегося бортом на пологий речной берег, и первым полез в проржавевшее нутро. За ним начали карабкаться остальные. Здесь было темно и холодно, но, поскольку внутренние переборки давно разрушили, хоть и тесно, но разместились все. А когда из остатков поручней, шпангоутов и прочей просушенной летом деревянной рухляди разожгли костер, стало совсем хорошо — вроде находятся они где-то далеко от всех, готовясь к прекрасному, отчаянному и таинственному делу.
Прыгающее пламя костра освещало широкую бороду деда Тишки, отражалось в его черных блестящих глазах, высвечивало медали. Погруженный в свои мысли, он долго молчал. Не решаясь потревожить деда, тихонько сидели и пацаны. В полном безмолвии лишь плескалась холодно отяжелевшая река, которая билась о плес. В конце концов кто-то не выдержал:
— Дед Тишка, а за что вас медалями наградили?
— За честную службу, — отрешившись от задумчивости, ответил дед.
— А у вас «За отвагу»! Значит, подвиг совершили?
— Ничего такого не совершал, — возразил дед Тишка. — Дак што такое — подвиг? Я считаю, это когда человек весь выкладывается, но делает непосильное для тех, которые не могут себя превозмочь. Скажем, несут люди нужный груз, вконец выдохлись, руки-ноги отказывают — и все, амба. А какие-то
— Вы где воевали? — огорченный из-за дедова невезения, спросил Васек.
— Подожди, я насчет геройства доскажу… К примеру учитель загадывает вам задачку: из пункта бэ в пункт вэ идет поезд, встречь ему — машина. Треба узнать — где пересекутся их путя. Задача непростая, спору нет Но тому, кто помучится-помучится с нею, да бросит — в герои не вылезть. Зато ежели усидит и превозмогет — это, по вашему возрасту, будет подвиг… А воевал я во многих местах — с Ленинграда и до Праги…
Заслушавшиеся мальчишки не обращали внимания на угасающий костерок — сухие деревяшки прогорали быстро. Но не успел смолкнувший дед Тишка потянуться за дощечками, как сразу несколько торопливых рук начали подбрасывать их в ослабевшее пламя. Через мгновение весело-злые огненные языки заметались, вылизывая темноту…
— Вот на Ленинградском фронте, когда немецкую блокаду уже разорвали, вышли мы в сторону Карелии, — оживился дед Тишка, его глаза заблестели еще ярче. — Наш полк принял бой не доходя реки Сестры — интересное такое у нее прозвание. В одной со мной роте был парнишечка узбек — черноватый, маленький да худой, к тому же голова большая — не по росту. Так его Головастиком и дразнили, а подлинное имя не помню… Так вот. Перед самой речкой Сестрой фрицы закопались, установили проволочные заграждения. Перед нашим наступлением большую часть саперы успели порезать, а на пути роты, в которой был я — вот они, ржавые колючки! Покидали мы гранаты, штобы подорвать — толку мало.. Бой гремит уже вовсю… Слышим: «Ура-а-а! За Родину!» — справа и слева пошли в атаку. Отстать в такой момент никак нельзя! А ходу нет… Вдруг выскакивает Головастик, ложится на колючую проволоку и машет рукой: лезьте, дескать, братишки, по мне! Конешно, спервоначалу все растерялись — это же по живому человеку надо… а потом кто-то первый, за ним и остальные, через его тело, вроде по мостику — вперед! Да-а… Дело было в июне: тепло. Шинели на исходной позиции оставили, штобы биться легше. Лежит Головастик в одной гимнастерке на стальных шипах, вонзаются они в живое тело, а мы, хочешь не хочешь, кувыркаемся по нему — вдавливаем в своего товарища вострые железяки… Эх-ма!
Дед Тишка умолк, прикрыл рукою глаза.
— А… дальше?! — через некоторое время заторопили его.
Лицо деда прояснилось, он даже чуть улыбнулся.
— Дале, дорогие мои сынки, получилось так, што я как бы к чужой славе примазался!.. Погнали мы фрица, а меня по правой ноге будто поленом ка-ак ахнет! Упал. Смотрю — из ноги кровь: стало быть, ранило. Хочу встать — не получается, нога вроде ватная. Сколь времени в таком виде провел — не ведаю. Но вроде недолго — подоспел санинструктор: весь в земле, облик черный, как у негры, даже сумка с красным крестом и та грязью затерта. «Живой?» — спрашивает. Вроде да. «Идти могешь?» Попробую, ежели надо. А от боли двинуться страшно. Перевязал меня по-быстрому, повыше раны жгут затянул — штобы кровь остановить. Хотел мою трехлинейку на себя нацепить, но я не позволил: личное оружие всегда держи при себе! Да и передвигаться с винтовкой легше — одной рукой упираюсь как на костыль, другой — на его плечо. И запрыгали в тыльную сторону…