Будни Севастопольского подполья
Шрифт:
— Слушай, — растроганно прошептала Валя и заглянула я глаза. — Ты сделал это из-за меня? Зачем же такая жертва?..
За дверью послышались шаги Ольги Андреевны. Валя отстранилась и поправила на голове косынку…
Уступив настояниям Вали и ее матери, Костя остался у них и в свое убежище на Лагерную вернулся через день, когда Валя принесла ему теплую одежду от тетки.
II
Лунный свет проник в щели заколоченных досками окон и тонкими лентами исчертил пол и стены.
Костя, кутаясь в старое ватное одеяло, прильнув глазами к щели в досках, терпеливо поджидал Шурика Михеева. Он измерзся в отсыревшей
Это были черные дни, дни разгрома подполья. Полицейские подвалы переполнились арестованными. Почти все конспиративные квартиры, кроме трех-четырех, адреса которых Людвиг не знал, провалены… Кто же уцелел? По пальцам можно сосчитать: он, Петька Америка, Саня Калганов да Коля Михеев с отцом и матерью. Почему пока их не тронули? Видно, Майер не размотал еще все узлы?!
Костя перебрал в памяти события последних недель. И многое теперь представало перед ним в ином свете. Как же он да и другие подпольщики были беспечны! Ни за что бы эсэсовцы не накрыли Жору, если бы он и Жора проявили осторожность и оставили бы тогда на улице Толю и Шурика сторожить подходы к дому Гузова. А они отпустили ребят. Какая глупость! Или взять Ваню Ливанова. Он, как воробей, в силки попался. Не послушал Жору и пошел все-таки в гараж за пайком. Ну и угодил в лапы к жандармам, которые его поджидали. А Шанько, Осипова, Захарова, Мисюта? Почему они не скрылись? Конечно, боялись, что немцы расстреляют родных. В таком случае надо было скрыться вместе с родными. Мало ли пещер тут и за городом? Вот Петька, как только забрали Сашу, а потом мать, ни одной ночи не провел дома. Шмыгнул в развалины — и как в воду канул. Для него не прошел даром прошлогодний урок. Уж он-то снова не попадется в лапы Сережке. Теперь с часу на час жди, что полицейская машина подкатит к дому на Куликовом поле, и жандармы начнут его разыскивать. Правда, Толик, прибегая на Лагерную, уверял, что слежки нет. И все же домой идти рискованно, хотя и очень нужно: застудился, горло болит, тело покрылось фурункулами. К Коле Михееву и Сане Калганову, как раньше, не сбегаешь. Как мучительно одиночество! Как тоскливо тянется время!
Но если днем Костя, как затравленный зверь, забивался в нору, ночь приносила ему свободу, и он упивался ею. Не проходило ночи, чтобы на станции чего-нибудь да не случалось.
С чувством мстительного удовлетворения он вспоминал сейчас о ночных вылазках. В прошлый четверг они с Саней два вагона свалили на разобранной стрелке. Товарный состав забил пути от вокзала к пристани, и пароход, который доставил из Констанцы продовольствие, обмундирование и боеприпасы, целый день не разгружался из-за отсутствия порожних вагонов. На следующую ночь они открыли краны в нескольких цистернах — бензина на фронт не попало ни грамма. А сколько составов, готовых к отправлению, задержали на станции, перерезав ножами шланги воздушных тормозов! Подойдя к окну, Костя раздвинул доски.
Вся долина, в которой раскинулась станция, была залита молочно-голубым сиянием. Слева, через мост, с гулом несся сплошной поток машин на Симферополь. Внизу, на путях, стояли подготовленные к отправке на фронт товарные поезда. Где-то за мастерскими пыхтела маневровая «кукушка».
«Это уже седьмой состав за день», — отметил Костя: Чего это они так спешат? Прорыв у Перекопа, что ли, или готовятся к наступлению? Эх, жаль, светло! Сейчас бы в самый раз спуститься и порезать шланги тормозов. Костя сдвинул доски и, отойдя в глубь хаты, закутался с головой в одеяло, стараясь надышать тепла. Шорох заставил его вернуться к окну. Сквозь щель он увидел Шурика.
—
— Колька еще хлеба прислал. — Шурик вынул из кармана ломоть.
Костя прильнул к котелку и пил, захлебываясь и обжигаясь. Сегодня он еще ничего не ел. Приятная теплота разливалась по телу.
Шурик тем временем выкладывал новости: к пристани пришвартовался пароход с солдатами; на Историческом бульваре возле грибка поставили спаренный зенитный пулемет; днем прибегал Толик и велел передать, чтобы он сегодня ночью обязательно пришел домой, мать подогреет воды для мытья.
Костя ел и раздумывал. В такую светлую ночь все равно на станции не появишься. И в самом деле, хорошо бы отогреться, помыться, сменить белье, а потом сходить к Фросе, повидаться с Валей…
— А ты пойдешь со мной?
— Пойду! Собирайся, а я посмотрю, нет ли кого, — Шурик вылез в окно и бесшумно по ступенькам выскочил на тропу.
Костя прошел в чуланчик, нащупал у изголовья автомат и гранаты, спрятал их под матрац, а револьвер и фонарик захватил с собой.
Напрямик, развалинами, они поднялись в гору и через пролом в стене Исторического бульвара спустились в ров, который полукругом опоясывал редут.
Веяло тонким, нежным ароматом цветущего миндаля, занесенным ветерком из рощицы у панорамы. Костя жадно вдыхал волнующие запахи весны. Он держался теневой стороны рва, где выпирали ноздрястые глыбы известняка, под которыми скрывалось множество ниш, укромных нор и лазеек, не раз спасавших его от облав. Справа белел под луной высокий глиняный вал редута. Из обрушенных амбразур выглядывали черные жерла старинных пушек. У орудий возвышались серые брустверы, сложенные из мешков с землей и глиной. Они окаменели, сделались тверже бетона. Бастион, залитый серебристым таинственным светом, застыл в мрачном величии. Костя остановился зачарованный. Сто лет назад в эту же пору и, быть может, в такую же лунную ночь все тут гремело и сотрясалось от канонады и рева битвы. Сотни трупов заполняли тогда этот ров. Раскаленные ядра со свистом чертили небо. А батальоны французской пехоты один за другим шли на приступ бастиона. Встреченные ураганом картечи, они откатывались назад, как морские волны, налетевшие на неприступный гранитный утес. Быть может, в ту ночь пушкарями, стоявшими у этих орудий, командовал молодой подпоручик Лев Толстой? Ни один французский солдат не проник тогда дальше рва. Неприступный Четвертый бастион гордо возвышался перед врагом как символ русской доблести и славы.
Костя поднялся на бруствер и долго с тоской смотрел туда, где на темном фоне акаций белел обелиск славы, увенчанный шлемом. Телефонные провода, идущие от фашистских батарей, черной паутиной опутали вершину обелиска, змеями обвили шлем, словно намеревались намертво затянуть петлю на шее русского богатыря. Костя вздохнул и спустился в ров.
Через несколько минут он миновал с Шуриком пустырь и, встревоженный, остановился у своего дома. При лунном свете на песке отчетливо виднелся след машины, который шел от ворот к дороге.
— След свежий. Кто-то приезжал, — прошептал Шурик.
— Стой тут и следи за улицей. В случае чего два раза свистни, — тихо сказал Костя и стал осторожно пробираться вдоль низенького заборчика, внимательно высматривая, не притаился ли кто во дворе или в саду.
Тишина. Но почему нет Мохнатки? Она всегда, учуяв его, выскакивала навстречу, подпрыгивала, норовя лизнуть лицо. И дверь в дом почему-то не закрыта. Костя перелез через забор, подошел к плотно завешенному окну и услышал приглушенные голоса матери и брата. Он вошел в дом.