Будни Севастопольского подполья
Шрифт:
Разговоры обычно шли о провалах, новых арестах: на железной дороге, Лабораторной, на Пластунской, куда, по слухам, вместе с жандармами приезжал Людвиг. Всех очень тревожила участь Саши и Лиды Ревякиных, Вани Ливанова и Жоры Гузова. Что с ними сталось? Живы ли они? Или фашисты замучили их?
Михеевы боялись, что Людвиг выдаст и их квартиру. Перед тем как поселиться у Ревякиных, он одну ночь провел у них на Лагерной. Они держались начеку. Шурик и Степанида Александровна постоянно следили за тропой, ведущей к их дому, чтобы при появлении жандармов или подозрительном стуке в калитку бежать через соседский двор к родственникам, проживавшим на этой же улице. То, что полиция до
Оставалось загадкой появление Людвига в Севастополе. Что случилось с группой подпольщиков, с которой он уходил в лес? Дошли ли они до партизан? Может, схвачены в лесу карателями или убиты?
Вскоре кое-что прояснилось. В первые дни разгрома подполья не избежала ареста и Петькина мать, Анастасия Павловна Лопачук: у нее проживал Пиванов. Всех арестованных бросили в смрадный сырой подвал на Пушкинской, в котором были сделаны два десятка бетонных одиночных клеток и общих камер, разделенных узеньким коридором. В одном из каменных мешков-одиночек, с мокрыми стенами и истлевшей подстилкой на цементном полу, сидел Ревякин. По соседству с ним, тоже в одиночках, находились Гузов и Пиванов, а напротив в общей камере — Женя Захарова, Люба Мисюта, Нелли Велиева. К ним посадили и Анастасию Павловну. Внутри тюрьмы охраны не было, часовой стоял за дверью, снаружи. Пользуясь этим, арестованные переговаривались. Ревякин подбадривал товарищей, советовал, что говорить, как держаться на допросах у следователя.
Все арестованные отрицали причастность к подполью Анастасии Павловны. Ее выпустили, оштрафовав на триста марок за то, что Пиванов проживал у нее без прописки.
Рассказы Лопачук и Вали Прокопенко, тоже освобожденной «за недоказанностью обвинений», пролили свет на судьбу группы, ушедшей в лес, и на все то, что творилось за тюремной решеткой.
Вторая группа была невелика. На этот раз с Осокиным и Громовым ушли четверо — Людвиг, Кузьма Анзин и бежавшие из концлагеря матросы Горлов и Воронов.
Зимний поход в горах даже проезжей дорогой тяжел. Идти же непроторенными тропами, карабкаться по заснеженным кручам, продираться через лесные заросли, спускаться в обход лавин и ущелья, да еще в густой снегопад, настигший группу в пути, в сто раз трудней.
Такой поход Людвигу, просидевшему год взаперти, оказался не по силам. Спускаясь с кручи, он упал и ушиб ногу, к тому же заболел животом. Его, как при морской качке, выворачивало наизнанку, изо рта шла пена. Корчась от болей, он лег наземь и отказался идти дальше. А задержаться, сделать длительный привал нельзя. Командир партизанской разведки капитан Глухов строго наказал Осокину и Громову, чтобы они со второй группой явились точно в назначенный день и час. Каратели стягивали силы и со всех сторон охватывали занятую партизанами деревню. Промедление могло обернуться для партизан разгромом.
Два дня, утопая в рыхлом, мокром снегу, товарищи по очереди вели Людвига в горы, а потом несли на руках. Силы у всех были на пределе. Годы оккупации, голод, мытарства в концлагере подорвали здоровье. Сильней и крепче всех оказался Василий Горлов, матрос богатырского роста и телосложения. Ему чаще других приходилось втаскивать Людвига на скользкие кручи. Последний переход — подъем на Ай-Петринскую яйлу — измотал всех окончательно. До пещеры, где намечался привал, еле добрели и в изнеможении рухнули наземь. Людвиг заявил, что он больше не тронется с места. Уговоры не действовали. Он истерически кричал, что до партизан ему не дойти, попытался выхватить у Горлова пистолет, чтобы покончить с собой.
Осокин и Громов нервничали.
Людвиг ждать не стал, а спустился с горы и был арестован байдарскими полицаями.
В сумерки измотанные походом подпольщики наконец спустились с яйлы в долину и, перейдя по бревну горную речку, подошли к партизанской стоянке — деревне Кучук-Узенбаш. И тут случилось непредвиденное. Они напоролись на отряд карателей, которые днем выбили партизан из селения, отбросив их в горы.
Завязалась перестрелка. Под пулеметным и автоматным огнем группа отошла за речку. Матрос Горлов, который прикрывал товарищей, был ранен и схвачен карателями. Осокину с тремя товарищами удалось скрыться. Сутки проплутали они в горах, прежде чем были обнаружены партизанской разведкой.
Людвиг и Горлов были доставлены в контрразведку в Бахчисарай. Горлов давать показания отказался. Когда переводчик хлестнул матроса резиновой плетью, тот одним ударом свалил его на пол. Подоспевшие конвоиры связали матроса и бросили в подвал. Людвиг на первом же допросе, чтобы спасти жизнь, выдал Горлова, признался, что вместе с группой подпольщиков шел к партизанам, рассказал о существовании подпольной типографии, назвал фамилии и клички подпольщиков, их адреса и адреса конспиративных квартир. А через несколько часов офицер, прибывший из Бахчисарая, передал показания Людвига Майеру и вместе с агентами СД приехал с обыском на Лабораторную, 46. Но типография не была найдена. Не удалось ее обнаружить и при втором обыске, ночью, когда Манер арестовал Ревякина.
Александр на допросах отвергал все обвинения. Его повезли в Бахчисарай. Однако и на очной ставке с Людвигом он стоял на своем.
Людвига привезли на Лабораторную. Войдя во двор, он показал Майеру электрический провод, замаскированный под корой акации, тайный ход в подземелье, скрытый под деревянной будкой во дворе, а также лаз, ведущий из кухни в типографию.
Найденные в подземелье шрифты, тискальный станок, бумага, пишущая машинка и радиоприемник явились неопровержимыми уликами. Ревякин решил все взять на себя. Ни одной фамилии подпольщиков он не назвал.
Но следователь Пенер и Майер в этом не нуждались. Из показаний Людвига им было известно все, и они уже составили список с адресами участников подполья. Почти все активисты подполья, связанные с Ревякиным, попали в пасть фашистской машины, уничтожавшей всех, кого захватили ее стальные челюсти.
Приказами фельдмаршала Кейтеля предписывалось «без жалости» подавлять любое сопротивление. Гитлеровской черной гвардии — эсэсовцам — предоставлялось право по своему усмотрению применять любое насилие, пытки, расстрелы, вешать, душить в газовых камерах, сжигать в печах.
В Севастополе Майер и начальник жандармерии обер-лейтенант Шреве ревностно осуществляли этот приказ. У них не было печей Майданека, но у них был «ров смерти». Они доверху заполнили многокилометровый противотанковый ров телами севастопольцев.
Много месяцев Майер и Шреве охотились за «городскими партизанами» — подпольщиками, и теперь преданные Людвигом патриоты оказались в их руках.
Следователь и переводчики Сережка и Ленька избивали арестованных на допросах каучуковыми палками, секли резиновыми треххвостками, били сапогами по лицу, выкручивали руки, расплющивали пальцы дверью, жгли тело паяльной лампой.