Будни Севастопольского подполья
Шрифт:
— Возьми, возьми уголька. Пригодится, — вставил Коля. — Пусть и фашисты почитают.
Две следующие ночи ребята, как и все севастопольцы, не смыкали глаз. Жители города и слободок вылезали из убежищ, подвалов и часами стояли под звездами, с восторгом слушая гул канонады, которая придвигалась все ближе и вскоре стала явственно доноситься из Качинской долины.
Но многим из тех, кто в эти ночи с радостью ловил гул приближающейся битвы, не суждено было дождаться избавителей. Начались массовые облавы, сперва в центре города, затем на окраинах. Жандармы врывались
Когда облавы приблизились к Лагерной балке, Костя велел Толику бежать на Лабораторную и скрыться в доме у дяди, а сам с Колей и Саней спрятался в развалинах.
II
Первые дни мая. Дни благоуханного цветения. Самая яркая, пышная пора черноморской весны. Лилово-багряными соцветиями облиты стволы и ветви иудина дерева, облаком бледно-розовых лепестков окутаны рощи у панорамы, в садах цветет персидская сирень. Все буйно цветет и радостно.
И хотя земля поминутно вздрагивает и стонет от взрывов и волны колеблющегося воздуха осыпают землю белым и розовым дождем преждевременно умерших лепестков, жизнь берет свое.
Жители Лагерной, Чапаевки, Зеленой горки, Корабельной и других слободок, невзирая на разрывы снарядов, выходят из своих, убежищ, развешивают выстиранное белье, ставят на дымящиеся камельки жидкую просяную баланду и жадно смотрят на восток, откуда вот уже вторые сутки доносится неистовый грохот сражения. Там, над Сапун-горой, блещут молнии, вздымаются фонтаны земли и камней, а желто-сизые облака дыма и пыли так плотно окутывают небосклон, что солнце висит в небе тусклым пятачком.
С той минуты, как по всему фронту, от Бельбека до Балаклавы, гром пушек возвестил начало штурма Севастополя, Саня, Костя и Коля не расставались. День они проводили у Михеевых. Часами стояли возле убежища, не спуская глаз с небосклона, где извергался огнедышащий вулкан битвы.
С наступлением же темноты они устраивали вылазки на Куликово поле, Исторический бульвар или Балаклавское шоссе, резали провода, обрывая связь немецких штабов с батареями и передним краем на Сапун-горе и в Золотой балке.
Сегодня ночью, возвращаясь с очередной вылазки, друзья зашли в пещеру возле Костомаровской батареи и по лестнице, сохранившейся в колодце, спустились в подземелье.
Это было не обычное подземелье, а целый подземный» город. Почти сто лет назад русские солдаты, руководимые военными инженером Тотлебеном, возвели Четвертый бастион и пробили в каменном чреве горы множество галерей для подземной контрминной войны. Галереи укрывали их от огня, были местом хранения продовольствия и боеприпасов. В некоторых сохранились колодцы с хорошей питьевой водой. Но попадались и другие колодцы — сухие,
Ребята задержались в одной из верхних галерей. Костя отыскал баночку с нефтью и паклю, оставленные им здесь недели три назад, и зажег факел. Коля и Саня, разбросав кучу камней, волокли ящик с гранатами, патронами, завернутые в ветошь револьвер, винтовки и два автомата.
Оружие, подобранное ими за городом, в окопах, было спрятано здесь еще год назад.
— Эх, не дожили до этого дня Саша и все наши ребята, — вздохнул Коля, засовывая в мешок гранаты. — А то бы целым отрядом ударили с тыла и очистили город. А что мы втроем?
— Мы и втроем на что-нибудь сгодимся, — возразил Саня, доставая из-под камней два футляра с биноклями.
— Втроем не попрешь против пулеметов и пушек.
— Будет тебе вздыхать, — вмешался в разговор Костя. — Прихвати лучше автоматы. Сгодятся.
После, тишины подземелья стрельба казалась еще оглушительней. За панорамой и на Куликовом поле ухали вражеские пушки, выплевывая шматки пламени. Над Сапун-горой стояло зарево, заливая багровым светом холмистые дали. Где-то за сопками татакали пулеметы.
Остаток ночи ребята провели в убежище на Лагерной. Николай Андреевич с женой и Шуриком лежали на матрацах. Саня и Костя пристроились с Колей на полу, на подстилке из рядна. Никто не спал. До сна ли в штурмовую ночь? Костя слышал, как тяжело вздыхала, поминая святых, Колина мать, как Саня ворочался и дважды выходил из убежища, а когда забрезжило, взял автомат, бинокль и ушел к себе на Чапаевскую. Только перед рассветом Костя забылся в тревожной дреме.
Гром канонады разбудил его. В распахнутую дверь смотрело розовое утро. Наступил третий день штурма.
Костя вскочил. Вытащил из кармана куртки расческу, взъерошил ежик на голове и пошел в дом.
В комнате было людно. Прибежал сияющий Петька и сообщил, что «наши штурмуют на Сапуне последние окопы и доты». Эту новость он выудил у раненого солдата, который забрел во двор напиться. Вслед за Петькой к Михеевым ввалились Колины двоюродные братья. Старший — Леонид Стеценко, тридцатилетний кряжистый мужчина, пришел из города с женой и грудным ребенком; младший же, Ваня, Колин ровесник, прибежал с Корабельной. Оба взволнованно рассказывали, что жители прячутся в развалинах, спасаясь от облав и эвакуации. Немногим посчастливилось пробраться сюда, к вокзалу, где жандармы и эсэсовцы, боясь разрывов снарядов, не появляются.
— Народ разъярился. Дай оружие — все, как один, поднимутся! — горячо воскликнул Ваня. — Я бы первый пошел в бой.
Коля переглянулся с Костей и задиристо бросил:
— Тебе дай. А ты небось и стрелять-то не умеешь?
— Это я-то? — Ваня вспыхнул. — Я в школе первый снайпер был.
— Дай новобранцу что-нибудь из твоих запасов, — Костя подмигнул Коле.
— Может, и для меня найдется? — спросил Леонид, с интересом слушавший их разговор.