Будьте моим мужем
Шрифт:
— Поставь меня на пол! Немедленно!
— А ты кричи погромче, дети проснутся и спасут тебя, — подсказал ей и, поняв, что она, скорее всего, спала в зале, раз обе спальни отданы детям, понес свою добычу именно туда.
— И буду кричать! Последний раз говорю — отпусти! Ударю! — она начала сопротивляться по-настоящему — кулачки замолотили по моей груди.
— Один поцелуй и я ухожу!
Я врал. Знал, чувствовал, что она меня хочет. И очень надеялся, что вновь загорится, как только начну ее ласкать. Усевшись на неразобранный диван, так и держа ее в руках, прижимая к своему паху раскинутыми ногами, вместо того, чтобы сразу же сломить напускное сопротивление, чтобы,
— Эмма… поцелуй меня, — придвинул ее за ягодицы, как можно ближе, так, чтобы она могла понять, как сильно я ее хочу.
Ждал сопротивления, но она внезапно резко наклонилась и припала к моим губам.
28. Эмма
Когда Андрея не стало, несколько лет я совершенно не обращала внимания на мужчин. Они мне были не нужны. Я была полностью погружена в свое горе, я думала только о погибшем муже, вспоминала, размышляла о том, что было бы, если бы он был со мной, плакала, постоянно ездила на кладбище… Я не обращала внимания на мужчин. А они не смотрели на меня. Сейчас я могла бы сказать с уверенностью — все эти пять лет на меня совершенно ни один мужик не взглянул с интересом.
Я знала, что со мной сейчас происходит! Я догадалась! Я поняла! Просто я — живой человек. Просто во мне, как и в большинстве женщин, заложено естественное желание нравится, привлекать противоположный пол, получать комплименты, видеть восхищение, и что там скромничать, желание в мужских глазах. Поэтому и только поэтому я так реагирую на Пашу. Ну и, наверное, физиология, будь она неладна!
Моё взбунтовавшееся тело странно вело себя рядом с ним — от простых поцелуев и поглаживаний меня трясло, как будто бы внезапно поднялась температура, волнение в груди и напряжение внизу живота заставляли прижиматься к мужчине, а давно забытое возбуждение — тереться бесстыже и неловко о твердую плоть, ощущаемую даже через джинсы.
— Эмма, поцелуй меня, — его глаза показались мне в свете люстры черными. И он так волнующе произнес это, словно ему станет больно, если вдруг я не выполню просьбу. И губы у него были немного припухшими… И меня просто магнитом притягивал их красивый изгиб…
Я не удержалась. Я накинулась на него, как голодный человек на еду. Мысленно приказывала себе, если уж не остановиться совсем, то хотя бы не спешить так, не впиваться в его рот настолько яростно, а позволить Паше быть главным. Но не могла.
Просто мне нравилось ощущение горячей, немного колючей, кожи его скул и подбородка, по которым я скользила подушечками пальцев. Просто мне нравилось, что я, сидящая у него на коленях, немного выше него, и поэтому Паша вынужден тянуться навстречу. Просто платье задралось, а тонкая ткань трусиков вовсе не мешала почувствовать его твердость под джинсами. А сам факт того, что этот мужчина хочет меня? О, это просто словами не передать!
Его руку на груди, сквозь тонкую ткань платья и почти такой же бюстгальтер, я ощутила, как удар тока, не меньше! Непроизвольно дернулась, отстраняясь. Но он, видимо, был готов к такой реакции — придержал сзади, не прекращая ласки. И пальцы его сжимали, и поглаживали, и пощипывали напрягшийся сосок…
А потом я смотрела на темно-русую голову, прижатую к своей груди и кусала изнутри щеку, чтобы не стонать от удовольствия, доставляемого мужскими губами, жадно ласкающими ставшие безумно чувствительными вершинки.
А
Но я все-таки смотрела. И видела, как бы со стороны, себя саму — чудесным образом лишившуюся платья и сидевшую на коленях мужчины со сдвинутым в сторону, даже не расстегнутым лифчиком, на него — красивого, мужественного, со взьерошенными моими руками волосами, и не могла заставить себя не смотреть.
И это я сама потянула вверх Пашину футболку, желая прикоснуться, поцеловать, потрогать его так же, как он меня. И взгляд мой скользнул вслед за его, на мгновение поднявшимися вверх, руками и встретился с Андрюшиными глазами. С улыбающимися, любимыми мною, глазами моего мужа! И на меня словно вылили ведро воды, словно окунули головой в прорубь, словно из огня, да в полымя…
Я попыталась слезть с Пашиных колен, отталкивая, вырываясь из крепко держащих рук. Он не отпускал — недоумевающе смотрел, тянул на себя. Не придумав ничего лучше, чтобы все-таки выбраться из захвата, я размахнулась и влепила ему пощечину. И увидев, как исказилось в ярости мужское лицо, испугалась, молниеносно спрыгнула на пол и отскочила в сторону. Схватив платье, непонятно как оказавшееся под рукой, прикрылась им. Только потом осмелилась взглянуть на него. Я хорошо разглядела, как сменяли друг друга эмоции на Пашином лице — ярость, удивление, растерянность, обида, злость…
— Паша, я…
Но он не стал слушать — поднял вверх руки, словно признавая свое бессилие, словно говоря, что сдается и это безумие больше никогда не повторится. А потом схватил свою футболку и рванул к двери, бросив возле выхода хриплое:
— Приятных снов.
… Да уж, мои сны были "приятными"! Полчаса, а может и больше я сидела в ступоре на своем диване, зажав ладони коленями, и раскачивалась из стороны в сторону. Причем, меня разрывали на части противоречивые мысли и такие же желания. Я ругала себя. За то, что поступила глупо, легкомысленно, за предательство по отношению к Андрею, за то, что хоть и жалела о своем поведении, сердце замирало в восторге, когда мозг прокручивал те мгновения, которые провела в объятиях другого мужчины.
А тело желало продолжения. И стоило закрыть глаза, как я представляла себе, какой Павел красивый без одежды, как под загорелой кожей на плечах и груди перекатываются упругие твердые мускулы, как моя рука трогает завитки темных волос на груди, которые я хорошо разглядела на речке…
А потом с остервенением отмывалась в душе, стремясь навсегда избавиться от его запаха. Сжимала в кулаки руки, так, чтобы ногти впились в ладони, чтобы было больно, чтобы одновременно отрезвить себя саму и наказать за то, что оказалась такой безвольной — стоило первому попавшемуся мужику обратить внимание, и Эмма "поплыла". А ведь клялась никогда в своей жизни ни на кого даже не взглянуть больше, клялась, что буду помнить мужа до самой смерти… и любить.
А любовь никуда не ушла. Не исчезла, по песчинке унесенная временем. Я все еще помнила, я все еще ждала… Хотя чего ждать-то? Сама надевала крест на шею мужа, уже лежащего в гробу, изуродованного, почти неузнаваемого, в чужом, сером в тонкую полоску костюме — кто-то из родственников позаботился тогда, утверждал, что нужно хоронить непременно в новой неношенной одежде. И костюм этот потом снился, и долго еще чудился мне на других, встреченных на улице мужчинах. И мечталось иногда, сквозь слезы и боль, будто это не его тогда отпевали, а другого, чужого мужчину, по случайной ошибке, нелепой и глупой, принятого за моего Андрея.