Будьте моим мужем
Шрифт:
— Вы будете жить со мной…
38. Павел
Красивая, в платье, с подаренными мною цветами в руках — такую картинку сохранила память. Красивая, в постели — смущенная, возбужденная, льнущая ко мне — такой запомнило Эмму мое тело. Красивая, с мокрыми волосами, с кончиков которых вода капает на пол, с обнаженными плечами, закутанная в большое полотенце — на нее такую отзывалось мое сердце. К ней такой тянулся я весь, удовлетворенный, но не насытившийся.
— Вы будете жить со мной.
Я знал, что именно так и будет. Так должно быть, потому что… Не знаю, собственно, почему.
— В смысле… мы все?
— Нет. Только ты, — она обернулась, испуганная, словно я — монстр какой-то, и могу оставить детей без матери! — Естественно все! Как иначе?
— А Ан… Андрюша?
— А давай пацану имя поменяем? А что? Назовем… ну, например, Антоном? А?
Она так неподдельно удивлялась! Так верила каждому моему слову, что подшучивать над Эммой было для меня непередаваемым удовольствием!
— Как поменяем? Ты серьезно? И почему именно Антоном?
В голосе сомнение. В глазах удивление. А руки ложатся сверху на мои ладони и вовсе не для того, чтобы оттолкнуть. Наоборот едва заметно сжимают пальцы, словно нарочно, словно подталкивая меня к дальнейшим действиям.
— Ну ты же теперь будешь это имя бояться произнести при мне. Угадал?
Она кивнула. А потом заговорила, быстро и прерывисто, словно опасаясь передумать и замолчать.
— Я не хотела тебя обидеть. И совсем не думала о нем в тот… хм, в тот момент. И ни о ком другом не думала… Я не понимаю даже, как так… Прости меня…
И уже оборачиваясь и забрасывая руки мне на шею, а потом целуя куда-то в ключицу, добавила:
— Я согласна.
— Имя поменять?
— Нет. Жить с тобой.
— И я могу помогать тебе в воспитании детей?
— А ты хочешь?
— Ну-у, это, конечно, очень тяжелый труд. Но, так уж и быть, за умеренную плату… кстати, платить будешь наедине, чтобы дети не видели… так уж и быть, я согласен.
— О-о, да ты… да как тебе не стыдно!
Она задохнулась от возмущения, хлопнув раскрытой ладонью по моей груди. Пришлось усмирить, приподняв и усадив на столешницу стола и встав, конечно же, между ног.
— Мне даже сейчас не стыдно… Ни капельки.
— Паша, там темнеет уже. Детей пора домой звать.
Вроде бы и возражала, но как-то вяло, как-то с придыханием, и не препятствуя совершенно движению моей руки, скользнувшей по гладкой ножке вверх под полотенце. И мне даже показалось, что Эмма издала разочарованный вздох, когда соглашаясь с ней, я на полпути остановил свою руку и отступил назад.
— Ладно. Я скажу им, чтобы поднимались.
— А сам?
А хотя нет, не показалось — она на самом деле была разочарована! Неужели думает, что мне одного раза достаточно? Да я только во вкус вошёл, даже распробовать ее не успел! И очень рассчитывал на крепкий детский сон…
— Съезжу за вещами. И вернусь. Пустишь?
Она осторожно сползла со стола и вновь отвернулась к плите, но ответила достаточно громко для того, чтобы у меня не оставалось сомнений:
— Пущу.
***
… - Павел, уже уходишь? А что ж так быстро? — сидевшая рядом с Кириллом на скамье старая карга ехидно улыбалась. — Чаю-то Эммочка хоть налила?
— Налила, Вера Васильевна,
— А что и на ужин не останешься?
— Почему же? Я за пижамой.
Сделав знак парню, внимательно слушавшему наш разговор, я оставил ошеломленную женщину переваривать услышанное и пошел к машине, слыша за спиной его шаги.
— Кирюха, — хотел по-взрослому сказать ему спасибо за помощь, но вдруг вспомнил, что он, во-первых, еще совсем пацан, а во-вторых, речь идет о его матери, а не какой-то там женщине в принципе. Поэтому сказал совершенно другое, но по делу. — У тебя, как у главного в вашем доме, потому как ты — мужик, должен спросить. Я хочу, чтобы вы со мной жили. Или я с вами. Ты как?
Он помолчал немного, то ли раздумывая, согласен ли, то ли подбирая слова, а потом ответил, заставляя меня уважать себя еще больше, чем раньше, и, наверное, навсегда скрепляя наши отношения:
— Мне главное, чтобы мама была счастлива…
Я пожал ему руку и со спокойной душой поехал за вещами, по дороге обдумывая необходимость в ближайшем будущем покупки дома. А что? Семья-то большая! Дети. Собаку всегда хотел завести… Совершенно опеределенно нужен большой дом!
Я отлично понимал, что гладко и просто не будет. У них — свой сложившийся уклад жизни, привычки, отношения. Но мне было радостно думать, что сегодня вечером я буду причастен к их домашним делам. Почему-то ясно представлялось мне, как дети и мы с Эммой сидим за столом, как я помогаю мыть посуду, как потом… гораздо позже укладываюсь спать рядом с нею.
И я, конечно, ревновал. Ее сбивчивые извинения только усилили мою ревность. Эмма говорила, что не думала о муже, получая удовольствие в постели со мной. Но в том-то все и дело, что непроизвольно, на подсознательном уровне, когда ей хорошо, она до сих пор вспоминала именно его! А я хотел, чтобы только меня! Чтобы мое имя шептала во время оргазма! Чтобы обо мне думала. Чтобы любила…
Выезжая со двора на проезжую часть, краем глаза успел заметить сворачивающую туда красную иномарку, очень похожую на ту, на которой ездил тот самый журналист, с которым Эмма недавно была в кафе. Но разглядеть в сумерках водителя я не смог, а на номера внимания в прошлый раз не обратил. Хотел было вернуться, но потом подумал, что это вполне может быть житель одного из домов, расположенных вокруг двора — в девятиэтажках на три подъезда живет немало народа! Да и вернуться я планировал уже минут через сорок. Но какое-то смутное предчувствие, какое-то слабое, но зудящее, мучительное ощущение приближения чего-то плохого, так и не оставляло в покое всю дорогу.
Не о том думал. Как мальчишка, рисовал в голове картинки будущей счастливой жизни рядом с запавшей в душу женщиной, в доме, где звучит детский смех, где я когда-нибудь стану нужным… А, наверное, думать нужно было о другом, о чем-то более приземленном. И уж тем более нельзя было забывать о том моем приступе… Ведь собирался же обратиться к специалисту. Но жизнь моя так стремительно менялась. И плохое отодвигалось, пряталось за границами хорошего, и казалось, что теперь-то все наладится, теперь-то ничего плохого случиться не может…