Будущая Ева
Шрифт:
Впрочем, все, что не является попросту глупым или пошлым, она называет витанием в эмпиреях,
Я то и дело слышу, как она воркует своим божественным голосом:
— Все, что угодно, но только без этих ваших эмпирей! Поймите, дорогой лорд, в наше время это несерьезно.
Такова излюбленная присказка, которую она повторяет механически по всякому поводу, выражая таким образом свою врожденную потребность всегда принижать все то, что хоть
Любовь? Это одно из тех слов, которые неизменно вызывают в ней этакий смешок, и уверяю вас, что она еще бы и подмигивала, когда бы божественные ее черты способны были отразить фривольную гримаску ее души. Потому что душа у нее, кажется, все же есть. Я убедился в том, что она и в самом деле у нее имеется, за те единственные и ужасные несколько минут, когда внезапно почувствовал в ней какой-то инстинктивный, смутный ужас перед собственным несравненным телом.
Поразительный этот случай произошел в Париже. Уже не доверяя собственным глазам, сомневаясь в собственном разуме, я однажды возымел кощунственное намерение — безумие, понимаю! — поставить эту пошлую земную женщину лицом к лицу с великой статуей, являющейся, повторяю, точным ее подобием, — с Венерой Победительницей. Да, мне захотелось посмотреть, какое впечатление произведет богиня на эту женщину, доводящую меня до отчаяния. И вот однажды я привел ее в Лувр. «Дорогая Алисия, — сказал я ей, — сейчас, надеюсь, мне все же удастся вас удивить». Мы прошли через все залы, и вот неожиданно я останавливаю ее перед бессмертным мрамором.
На этот раз мисс Алисия соблаговолила откинуть свою вуалетку. Она взглянула на богиню, и на лице ее выразилось некоторое удивление. Затем, вглядевшись, в изумлении она наивно воскликнула:
— Смотри-ка, ЭТО ЖЕ Я!
И через мгновение прибавила:
— Да, но у меня-то руки целые, да и вид у меня пошикарнее.
Потом вдруг словно какой-то трепет прошел по ней; рука ее, соскользнув с моего локтя, оперлась о балюстраду; затем она снова взяла меня под руку и произнесла совсем тихо:
— Эти камни… Эти стены… Здесь так холодно. Скорей уйдем отсюда.
Мы вышли на воздух, она молчала, и у меня вдруг, бог знает отчего, явилась надежда, что она скажет сейчас что-то неожиданное для меня, необычное. И действительно, я дождался этого! Мисс Алисия, которая сосредоточенно о чем-то думала, вдруг тесно прижалась ко мне, потом прошептала:
— Но ведь если вокруг этой статуи столько шума, значит, я буду иметь УСПЕХ, ведь правда?
Не скрою, от этих слов у меня помутилось в глазах. Скудоумие дошло здесь до крайнего своего предела… Слова ее прозвучали как проклятие, как окончательный приговор. Растерявшись, я склонил перед ней голову:
— Надеюсь, — сказал я…
Я проводил ее до гостиницы и, выполнив свой долг, возвратился в Лувр.
И вновь вступил я в священную залу! И вновь увидел богиню, прекрасную, словно звездная ночь, и вдруг почувствовал, как из сердца моего властно рвется наружу одно из самых таинственных чувств, которое дано испытать на земле человеку, и задохнулся в рыданиях.
Так эта любовница, живой двойник той, другой, одновременно и отталкивающая меня, и притягивающая, подобно магниту, в силу противоположности своих полюсов удерживающему кусок железа, приковала меня к себе.
И однако по самой природе своей я не способен долго покоряться существу (какими бы могущественными ни были его чары), которое я наполовину презираю. Любовь, в которой к плотским ощущениям не примешивается ни чувство уважения, ни взаимное понимание, кажется мне оскорблением самого себя. Совесть моя громко вопиет, что подобная любовь есть проституция сердца. Горькие размышления и безрадостные выводы, явившиеся итогом моей первой любви, внушили мне крайне неприязненное отношение ко всем женщинам вообще, и я впал в безнадежнейший сплин.
Та жгучая страсть, которую рождало у меня вначале ее внешнее существо: линии ее тела, ее голос, ее запах, — ныне уступила место чувству абсолютно платоническому. Нравственный облик ее заставил навсегда оцепенеть мою чувственность. Ныне чувства мои сведены к одному лишь чистому созерцанию. Я даже подумать не могу о ней как о любовнице — одна мысль об этом вызывает у меня содрогание! Так что единственное чувство, которое я испытываю по отношению к ней, — это какое-то болезненное чувство восторга. И если бы смерть не сопровождалась печальным исчезновением человеческих черт, я хотел бы, чтобы мисс Алисия умерла, дабы я мог молча созерцать ее мертвую. Словом, чтобы утолить мое страстное равнодушие к ней, мне необходимо одно — присутствие ее внешней формы, пусть даже иллюзорной, ибо ничто не может сделать эту женщину достойной любви.
Вняв настойчивым ее просьбам, я принял решение помочь ей получить ангажемент в одном из театров Лондона, и это лишь означает, что… я не дорожу более жизнью.
Но чтобы доказать самому себе, что я все же не совсем даром прожил ее, мне захотелось вновь встретиться с вами и, прежде чем покончить с ней счеты, пожать вам руку.
Вот вам моя история. Вы сами захотели, чтобы я поведал ее вам. Как видите, у меня нет иного выхода. А теперь дайте вашу руку и — прощайте.
XIX
Уговоры
Смятение это непреоборимо.
— Дорогой граф Эвальд, — медленно произнес Эдисон. — Как? Из-за женщины? Да и еще… из-за такой женщины? Неужто это вы? Все это кажется мне каким-то сном.
— Мне тоже, — сказал лорд Эвальд с горькой и грустной усмешкой. — Что мне сказать вам? Эта женщина оказалась для меня чем-то вроде тех прозрачных, заманчиво журчащих ручейков, что текут в южных странах под сенью древних лесов. Если, соблазнившись красотой коварных этих струй, вы весной окунете в них живой, наполненный соком зеленый листок, вы вынете его оттуда окаменевшим.