Бугор
Шрифт:
Он нашарил нож, тот самый, Фабержовый, с которым прыгал из окна и который бросил перед забором.
— Стоять! — прикрикнул я, вытаскивая пистолет.
Он развел руками, выронил нож.
Я приблизился к нему, уверенный, что взял его. Левой рукой я потянулся к своему поясу, куда прикрепил браслеты.
Тут я и попался.
Не думал, что такой грузный здоровяк может быть таким быстрым. Он врезал ногой по моему пистолету. Ох, красиво все это сделал. Я его зауважал. Но тратить время на то, чтобы свыкнуться
Пистолет по широкой дуге отправился вдаль, прошел как раз между прутьями забора.
Реваз потянулся к ножу на земле.
Я ногой отшвырнул нож в сторону.
— Сучара, — крикнул Реваз, бросаясь в атаку.
И вот сошлись два прошлых мастера — боксер и борец. Только я был мастером спорта, а он кандидатом. Эдакий кетч. Люди бы деньги немалые заплатили за такое зрелище. А тут выступай бесплатно.
Он устремился вперед, как паровоз, готовый раздавить котенка на рельсах. И урчал он как-то больно утробно, так что я был уверен, что при первой возможности он с удовольствием разорвет мне зубами горло.
Он попробовал сграбастать меня, потом поднять и опустить, чтобы после этого меня поднимали уже другие люди, в белоснежных халатах. Я с трудом ушел от его недружеских объятий и отскочил на пару шагов.
Тогда он засветил мне ногой по-каратистски в голову. Естественно, не попал. Если бы он обучался в спецназе, то знал бы, что в боевой схватке удары ногой в голову практически не находят эту самую голову.
Зато удары носком ботинка по голени находят голень всегда. Болевой шок — человек на непродолжительное время теряет способность к ориентации.
Это я и проделал. Реваз согнулся. И получил прямой удар в голову. Ох, башка чугунная — он только встряхнул ею. Выпрямился. И плотоядно улыбнулся.
— У… — чего хотел сказать, так и осталось невыясненным. Потому что я звезданул ему своим коронным в челюсть. Сбоку. Так, что если бы он и поднялся, то не скоро. Борец он там или не борец, чугунная у него башка или не чугунная, но я привык класть этим ударом на чемпионатах России противника на пол, и тут никакая челюсть не выдержит.
Он прилег в травку. И отключился. Глаза закатил. Да, врезал я ему знатно. Прошло, как по классике. Так что не зря каждый день грушу толку. Еще можем кое-что.
Наконец, я вытащил наручники. Защелкнул на широченных запястьях. Все, схватка закончена чистой победой.
Я оглянулся, ища свой пистолет. И…
Анекдот есть такой — взглянула на него Медуза-Горгона и окаменела. Вот так и я — взглянул на него и окаменел.
Он — это пацаненок лет семи, стоящий с той стороны ограды. Пацаненок держал мой пистолет в руках, с интересом рассматривал его и поигрывал пальцем на спусковом крючке.
— Осторожнее, — как можно дружелюбнее произнес я.
— Газовый? — деловито и несколько презрительно осведомился пацаненок.
— Настоящий, — заверил я его.
— Ух ты. Как у бандитов!
— Я милиционер! — почти ласково продолжил я беседу, боясь, что пацаненок сейчас нажмет на спусковой крючок Или дернет отсюда с пистолетом в родной детский сад на paзбор с воспиталкой. Дети сейчас такие, быстрообучаемые.
— Это бандит? — все так же деловито кивнул пацаненок на грузина.
— Ага.
— Я твою маму! — вдруг диким рыком взревел грузин, пытаясь приподняться и не в состоянии сделать это, поскольку голова ходила ходуном и морда все время зарывалась в траву
— Давай пистолет! — прикрикнул я.
— На, — пацаненок протянул пистолет мне. Я перевел дыхание, поставив пистолет на предохранитель. Ласково пнул ногой сорок пятого размера задержанного. Поднял его и поволок к корпусу. Он шел как пьяный. Потом начал упираться. И тогда получил по хребту кулачищем размером с пивную кружку.
У Женьки проблем с задержанными не было. Он прикова их к батарее и теперь ждал машину из местного отделения.
Наручники были наши. Советские. По дороге Реваз их порвал, и его тогда опутали веревкой — оно надежнее.
— Покушение на жизнь сотрудника милиции. Знаешь, сколько светит? — спросил я Реваза.
Тот с кряхтеньем напрягся, пробуя на прочность очередные наручники. И с вызовом сказал:
— Что ты мне поешь? Докажи.
— Доказать? Реваз, я тебе все докажу. В том числе изнасилование малолетних и потраву посевов. Было бы желание.
— Слушай, опер, — говорил он с сильным акцентом и иногда начинал коверкать слова, когда особенно волновался. — Я не маленький мальчик. Я — Реваз Большой. За свое — отвечу.
— Вот и отвечай быстрее. И иди в камеру. А то Горюнин по тебе соскучился.
Реваз сжал кулаки. Снова попробовал наручники на прочность. И произнес злобно:
— Он заложил?
Я только развел руками — мол, а это требуется объяснять?
— Ишак… Я его маму! — заорал Реваз, вскочил. Я толкнул его в грудь и спровадил обратно на диванчик, стоявший рядом с письменным столом.
Для допроса мне отвели тесный кабинет в местном отделе милиции, обслуживающем территорию тридцать шестой больницы. Две такие туши, как наши, были для него великоваты, и воздуха не хватало.
— Как ты с Горюниным познакомился? — спросил я.
— Он директором промтоварного магазина был. Левый товар из Грузии в его магазин гнали. Деньги задолжал он. Я разбираться приезжал. Разобрался. Потом подружились.
— Когда это было?
— Одиннадцать лет… Одиннадцать… Я молодой был… Сейчас старый. Сейчас много прожито… Сейчас я устал, да. Понимаешь, устал я…