Бухта командора
Шрифт:
Должно быть, их просто срывал ветер.
БЕСКОНЕЧНАЯ ЦЕПЬ
Через стекло маски видны беловатые точки. Они снуют взад-вперед, неподвижно парят, уносятся течением. Эти прозрачные существа — рачки. Некоторые из них подрастут, превратятся в ногастых, пучеглазых, с тяжелыми каменными клешнями крабов.
Снуют рачки, охотятся за чем-то невидимым. И вдруг рыбка, маленькая, желто-синяя, как язычок пламени. Метнулась, клюнула белую точку, пожевала губками, поплыла дальше. Нет одного рачка.
А
Неподалеку от меня охотится Пако. Вот блеснул его гарпун, ударила стрела рыбу-свинью, не пробила, отбросила на дно. Пако не видел этого, подобрал шнур с гарпуном, уплыл.
А около раненой рыбы уже колышутся тени. Два колючих краба выползли из-под камней, размахивают клешнями, торопятся урвать по кусочку от добычи.
Я неподвижно сижу на плоской вершине коралла. Трубка над водой, лицо в маске опущено под воду. Тянется перед моими глазами цепь жизни: сильный поедает слабого, быстрый догоняет неторопливого, каждый на коралловом рифе — ловец и каждый — добыча.
Курится рыбья кровь, вытекает из ранки, еще сильнее раззадоривает крабов.
Только в ней и опасность. Вот и новый участник драмы: почуяв рыбью кровь, мчит издалека скат, торопится, машет черными плавниками-крыльями. Летит над самым дном. Тенью прошел над рыбой, на лету схватил одного краба.
Только мелькнули белые крабьи ноги, только завертелась в воде, упала на дно откушенная скатом клешня.
Мчится скат, бьет изо всех сил крыльями. Глаза выпучил. Да и как тут не лететь, как не бежать сломя голову? Чуть дрогнула вода, а уж он слышит — беда! Круто вниз опускается на него тупоносая акула. Не уйти скату…
Акула небольшая. Акуленок. Я даже не кричу Пако, не предупреждаю об опасности. Моя маска по-прежнему под водой.
Вот и еще одно звено в цепи жизни — все крупнее и крупнее хищник, — скоро ей оборваться.
А впрочем, нет. Не оборвется цепь. Вырастет акула, умрет, опустится на дно, столпятся около нее крабы, приползут морские звезды. Растащат, растерзают большое обмякшее тело. Растреплют. Желтым дымом рассеется акулья плоть, смешается с водой, с песком. Маленькие, не видимые глазом существа поглотят то, что останется от хищника. За ними начнут гоняться похожие на белые точки рачки, вновь завертится колесо…
В бесконечную цепь связал все живое риф.
УБИВАЕТ И ДАЕТ ЖИЗНЬ…
Риф и сам похож на живое существо. Медленно, год за годом растет он, поднимается к поверхности моря, умирает, рушится. То вспыхивает яркими красками, то превращается в безжизненный серый камень.
Риф всегда в движении. Между изогнутыми разноцветными телами его кораллов хороводят рыбы, ползают по дну ежи и звезды, копошатся крабы.
Он полон звуков. Стоит опуститься под воду — и сразу в ушах тихий, неназойливый шум. Плещут на выступающих из моря камнях волны, ровно стрекочут крабы, пощелкивают клешнями неутомимые рачки-алфеусы. Вот послышался еле слышный хруст — это принялись за еду клювастые рыбы-попугаи. Чу! — барабанная дробь. Плывут мимо горбыли. Развеваются черные хвосты, движется мимо рыбий полк, играет полковой оркестр.
Риф пуглив. Стоит потянуть шквалистому ветерку, нагнать туч, мрачнеют коралловые рощи. Исчезают рыбы, прячутся в щели крабы, забиваются в траву креветки. Прошла непогода стороной — и снова заблистал риф, заиграл красками, наполнился звуками.
Он умеет бодрствовать, умеет и отдыхать.
Вот закатилось солнце, синие сумерки наполнили его гроты и ущелья. Уплыли дневные рыбы, замерли в черной траве стаи рачков. Но это затишье обманчиво. Риф только задремал. Пройдет час — и на смену пестрым дневным обитателям выплывут, выползут бесцветные и темные жители ночи. Покинут свои щели осьминоги, выберутся из пещер мурены. Из океана приплывут стаи кальмаров. Длинные и прозрачные, станут они носиться над коралловыми притихшими рощами, часто работая плавниками и устремив вперед сложенные щепотью, похожие на стрелы щупальца. Молча и угрюмо будут носиться до рассвета. Днем и ночью бурлит риф. Убивает и дает жизнь. Восхищает и пугает. Изменяется и остается все таким же прекрасным.
ПОХОЖАЯ НА ПТИЦУ
Я спросил Пако: водятся ли в здешних местах морские черепахи?
В ответ он заулыбался, кивнул и стал размахивать руками, как крыльями.
Но что общего между быстрыми птицами и медлительными, закованными в костяную броню черепахами?..
Я фотографировал горгонарии — гибкие, похожие на перья кораллы. Их лимонные и фиолетовые заросли покрывали весь внутренний склон рифа.
Цепляясь кончиками ластов за выбоины в камне, я приседал и, медленно приблизив объектив камеры к развесистому перу, осторожно нажимал спуск.
Щелк!.. Щелк!..
Мое внимание привлекла небольшая горгонария. В рассеянном солнечном свете она казалась яично-желтой. Перо покачивалось, то вспыхивая на свету, то тускнея.
Ниже склона с горгонариями лежал плотно сбитый течением и волнами песок. За ним начиналось дно, поросшее коричневой и голубой черепашьей травой.
Привычно нащупав кончиками ластов выступ в камне, я обхватил его ступнями и присел. Однако при этом, вероятно, повернулся и, когда поднес к глазам видоискатель, в нем вместо горгонарии увидел песчаное дно и странный камень, до половины засыпанный песком.
Если бы не его правильная форма — он напоминал огромный ольховый лист с зубчиками по краям, — мое внимание на нем не задержалось бы. Но эти зубчики!
Кому понадобилось так причудливо украшать подводный камень?
Чем дольше я присматривался к нему, тем больше проникался убеждением, что камень непростой.
Я поплыл к нему, но когда приблизился, произошло неожиданное. Камень подпрыгнул — во все стороны полетели фонтаны песка — и оказался большой черепахой.
Изогнув шею, черепаха уставилась на меня черными пуговичками глаз, а затем двинулась вверх. Медленно всплывая, она достигла ярко освещенных слоев воды, и тогда щит ее вспыхнул коричневыми и зелеными красками. Выпуклые костяные бляшки оказались покрытыми, как мхом, пучками тонких, нитевидных водорослей.