Букет кактусов
Шрифт:
– Нет, Рэй. – Саша мягко накрыла ладонью его руку. – Ты теперь не мой и никогда уже моим не будешь! Не надо обманывать ни себя, ни...
Его пальцы не дали ей договорить. Александра чувствала губами, как они вздрагивают. Огромные глаза с голубоватыми белками печально сияли прямо над ней, как звезды.
– Я не обманываю себя, Саша! Можно обмануть всех, но только не себя! Я это понял вчера вечером. Три года я пытался обманывать сам себя, убеждал, что у меня все о'кей, что я счастлив и доволен жизнью. Но стоило мне увидеть тебя, твои глаза... все сразу полетело к чертям, понимаешь?!
Александра мычала, пытаясь
– Как я рвался в Москву – если бы ты знала! И как я боялся сюда ехать... Я чувствовал, что приходит конец обману. Знал, что все равно тебя найду, никто мне теперь не помешает! Я считал твои годы, Саша, – годы, месяцы, дни... Правда! Я писал тебе письма. Писал и прятал – потому что не мог их посылать. Я просил у Маринки адрес твоей тюрьмы, но она не дала, сказала, что это бесполезно, что я только себе сделаю хуже, а ты все равно ничего не получишь... Я знаю, что я грешник, Саша. Большой грешник! Я совершил даже два предательства. Сначала предал тебя, а теперь и Терезу с сыном. Вчера, когда мы встретились в ресторане, я пил и болтал, мне было весело... Но это только казалось! Моя душа была в крови, она разрывалась между долгом и любовью. Мне нет прощения! Иисус милосерден, но даже если он простит – сам я себя не прощу. Я буду наказан за все, жестоко наказан... Это я тоже знаю. Но я хочу, чтобы и ты знала: пока я могу дышать, пока Божий гнев меня не настиг – моя жизнь принадлежит тебе. Любовь оказалась сильнее, Саша! Я твой. Только твой...
Его горячие пальцы соскользнули с лица девушки.
– Ты молчишь, Саша? Скажи что-нибудь. Скажи хотя бы, что я дурак. Кстати, это будет правдой.
– Ты дурак, Рэймонд Кофи! Если бы ты знал, что было со мной там... Если бы знал, в каком дерьме побывала твоя любимая Саша – может, тогда твоя любовь не была бы такой пылкой, а? Хочешь, я тебе расскажу? Про Хромосому и Кривую Сару, про козла Мухтарганиева, про то, как и с кем я жила эти семь лет...
Там, где недавно были пальцы Рэя, теперь возникли его губы.
– Не надо, замолчи! Замолчи... Ты можешь рассказать, если хочешь... только я думаю, что ты этого не хочешь. А мне все равно, понимаешь? Ты ничего этим не изменишь: я все равно буду тебя любить. Даже сильнее... Я еще не сказал тебе, как зовут моего сына. Его зовут Александр. Я надеялся, что родится девочка...
– Ты дурак! Дурак... А еще я тебя люблю – наверное, потому, что сама дура. Поцелуй меня...
За «утренним кофе», который имел место вскоре после воскресного полудня, они весело щебетали, вспоминая «дела давно минувших дней». Рэй никуда не торопился, его единственной на сегодня деловой встречей был ужин с партнерами. А Александра – тем более.
Словом, у Александры в то утро были все основания выглядеть довольной и счастливой. И только мимолетное воспоминание о Борисе Феликсовиче чуть-чуть углубило складку на ее высоком лбу.
Будто прочитав ее мысли, Рэй тоже нахмурился.
– Саша, я должен тебе сказать... Тот человек... ты понимаешь, о ком я говорю... Он здесь, в Москве. Стал большой шишкой.
– Вот как! Знаешь, Рэй, же этот человек меня интересует.
– Он тебя интересует?!
– Нет, не в том смысле, о котором ты подумал. Жемчужников был моей болезнью, дурным сном, от которого я не могла очнуться семь лет. Но я вылечилась, Рэй. Так что ты знаешь о нем?
– Я встречался с ним. Недавно.
– В самом деле? Как это было? Расскажи.
– Это был прием для иностранных бизнесменов. Я знал, что он там будет, но не мог не поехать. Пришлось мобилизовать все свои дипломатические способности, чтобы... чтобы не нарушить этикет.
– Представляю себе картинку: раут бокса посреди светского раута... Ты говорил с ним?
– Да, несколько слов. Никак нельзя было уклониться. Это был не обязывающий разговор.
– И как он на тебя отреагировал? Я имею в виду – он понял, кто ты?
– По-моему, нет. Я попросил атташе итальянского посольства, который нас представил друг другу, не упоминать о том факте, что у нас была общая alma mater. Жемчужников меня не узнал.
– Не может быть!
– Почему же? Прошло столько лет... А потом, для белых, особенно мужчин, все африканцы – на одно лицо! В университете мы с ним не пересекались, учились на разных курсах. Он, конечно, даже фамилию мою не знал...
– Но имя-то он знал! Я его много раз называла при нем.
– Рад это слышать. Но даже если он до сих пор не забыл, что того черного парня, про которого ты говорила тогда, звали Рэй, это ничего не значит. Сегодня в Москве меня гораздо чаще называют «господин Кофи». Рэем я остался, пожалуй, только для тебя и для Маринки.
Александра шутливо ущипнула друга.
– Ах, Боже ты мой! Я и позабыла, какая вы у нас теперь важная птица, господин, мистер, сеньор или как вас там...
– Для этого типа я был и буду «господином», другого он не заслуживает. А что касается тебя, то мне больше понравилось бы слово «любимый».
Саше это обращение тоже пришлось по вкусу, и несколько минут они с упоением репетировали. А потом, угомонившись в объятиях любимого, Александра сказала:
– Ты говорил ночью, что ты мой, что пойдешь со мной до конца. Ты еще не передумал?
Рэй красноречиво закатил глаза – о, эти несносные женщины!.. Вечно им требуются доказательства аксиом.
– Наверное, передумал бы – если б только мог. Куда прикажешь?
– Рэй, то, что я сейчас скажу, очень серьезно. Я собираюсь уничтожить этого человека. И ты мне поможешь.
17
Через три недели, октябрьским утром – пасмурным, чреватым холодным осенним дождичком, – звенигорский автобус мчал Александру к губернскому граду Воронску. Откинувшись в высоком кресле и глядя за окно на проносящиеся мимо поля и леса, подернутые серой дымкой, она ушла в себя – так глубоко, что если б кто-нибудь случайный заглянул в эту бездну, его душа похолодела бы...
Позади была душераздирающая встреча с родным домом: холодным, нежилым, покрытым толстым саваном пыли, со скелетами цветов в горшках, погибших Бог знает сколько лет назад... Сердобольная соседка, у которой еще при жизни Тамары Васильевны хранился запасной ключ от квартиры, ходила их поливать, но разве заменит чужая рука заботливую хозяйскую?.. Только любимый мамин кактус, который они вместе покупали в Воронске, в цветочном магазине на Плехановской, каким-то чудом выжил. Стоял больной, покрытый уродливой коростой, с пожелтевшими у основания колючками – но все-таки не сдался одиночеству и смерти. Над этим кактусом, одна в пустой квартире, Александра плакала во второй раз с тех самых пор.