Буколические сказы
Шрифт:
Звёздочка пред месяцем, полюбил — не свесится!
Меня прошибает пот, теряю драгоценные мгновения. Брюнетка с шельмецким личиком, притопывая голой ножкой, бросает мне нетерпеливо:
Отгадывай, кто такие? Ну?!
Сбоку от меня выступает на шаг парень.
Месяц — это вам старичок, а звёздочка — приветень. Вот!
Хлопки в ладоши, взвизги, хохот; девушки расступились — парень в середине стайки. На две-три минуты его заслонили голые спинки, ягодицы — и вот он стоит разутый, на нём только рубашка. Игруньи нервно толпятся, возбуждённые его впечатляющей наготой. Лицо славное, почти детское — но
Среди нагих шалуний появляется молодой человек с аккордеоном; громче и задорней наяривают бубны. Парень встаёт на принесённый табурет: озорницы награждают прикосновениями его выраженную мужественность. Меж тем из рук в руки передаётся довольно объёмистый чайник.
Ягодная медовина! — раздаются тут и там голоса зрителей-мужчин.
Ну, а если разольёт...
Прелестницы принимают перед парнем беззастенчиво-притягательные позы, он поедает глазами гибких вожделеющих чаровниц. Миг — чайник повешен.
Держит! Держит, о-ооо!!!
— Есть почин!.. — громко и радостно объявил кто-то из публики.
— Будет гульба отменная!
И вот уже приятный тенорок ввернул присказку:
От этакой стати гульба при понятии!
Герой момента твёрдо стоит на табурете, выдвинув низ туловища. Девушки поочерёдно, наклоняя висящий чайник руками, отхлёбывают из носика, сладострастно причмокивают, потирают груди и надпашье; отходя, потягиваются. Сколько зовущей неги! Благоухание летней ночи льётся в распахнутые двери, в широкий проём с близкого неба сияют рог месяца и звёзды-звёзды-звёзды... Около меня народ рассуждает:
Братан сказывал, в Привольном, в пятьдесят девятом, парнишка ведро с молоком держал.
Было, знаем! Посадили парнишку. Но заметь — с молоком парным ведро!
Именно! А с водой бы, к примеру, ведро не удержал. Хоть семи задницами подопри.
Пусть парное благодарит! Уж как оно полезно — и старичку, и приветени — парное-то молочко!
А наши хорошие, гляди-кось, как сластятся клюквенной медовиной...
От дев, возбуждённых ритуалом, взбодрённых глотками сладостно-пенной медовины, исходят таинственно-окрыляющие волны. Восхитительная безудержность торжества воссоздала мир чарующих сказов, мы в самой его сердцевине, где нет гнёта, хамства, матерной ругани и тюремной морали, но где всевластна вечно влекущая народная мечта о доступности необычайного. Мы среди нежного и задушевного, что вдруг выплеснулось из гениальной памяти сказителей и стало зримым, сама деликатность воплотилась в трепетные девичьи формы, в юные лица.
Ликование бурливо-безбрежно: всё новые и новые девушки, разнагишавшись, подходят отхлебнуть из чайника, потирая и пошлёпывая разохотившиеся тела. Но вот чайник пуст. Озорницы с забористым смехом подхватывают парня, снимают с табурета.
Разгадка цветов! Бой любви! — разносится в гурьбе. — Собрание для обоняния!
Посреди сарая вновь образовался круг. На пол ставят корзинки с влажными пахучими цветами. Парень стоит в круге; чайник, теперь уже лёгкий, — на прежнем месте. Высокая девушка, постарше остальных, щёлкает пальцем по чайнику, сняв, бросает подружкам. Взяв то, что составляет предмет мужской гордости, ведёт парня за собой на середину круга.
Игриво шлёпнув парня ладонью, раза два ущипнув, она поворачивает его спиной к цветочным корзинам.
Ну, теперь гляди! — говорит кто-то сбоку от меня. — Ихняя судьба решается!
Другой добавляет:
Не то что глупо щупаться или ещё глупей тереться, нет! Тут задумка, да притом с красотой. Это и есть — гульба при понятии!
Подружки подали высокой девушке корзинку с цветами. Выбрав цветок, она прижимает его к губам. Держит минуту-другую.
Хватит! — кричат подружки. — Не подыгрывай ему. Ишь, понравился до чего.
Она нехотя отнимает цветок от губ, аккуратно помещает его ниже мыска и зажимает стебель меж ног. Страстнее гудят бубны, исстарались балалайки. Аккордеоны сменили разухабистую мелодию на что-то сентиментально-лиричное. Парень оборачивается, он заметно взволнован. Мягко обняв милую, привлекает к себе. Оба одного роста. То, чем парень так горд, находит цветок. Напруженная плоть упирается, тычется туда, где он зажат. При этом нос парня — у губ девушки. Её руки нервно разминают его поясницу, спускаются ниже — пощипывают.
Переживает сколь за него! — воскликнула, не сдержалась одна из подруг.
Не смущай его, Валя! — вмешалась вторая.
Он принюхивается, на лице отражается внутреннее напряжение. Брюнетка с лукавой усмешкой подступает к обнявшимся:
Ну, где твоё обонянье? Разгадай!
Бедняга колеблется, принюхивается опять. Болельщики подбадривают его криками, девицы азартно взвизгивают, бьют в ладоши, хлопают себя по икрам, ягодицам. Он должен назвать цветок, что прижимала к губам девушка, цветок, которого касается отнюдь не носом. Раздаётся голосок, полный сочувствия:
Тихо, вы! Не мешайте!
Другие участницы гульбы неуступчивы:
Неколи нам ждать! Самим охота!..
Парень произносит беспомощно:
Щас скажу... — и без уверенности добавляет: — Куневата красавка вроде...
Брюнетка протянула руку к промежности подруги, бесцеремонно выхватила стебель:
Не угадано! — помахала бутоном над головой. — Драпач! Все смотрите — драпач-цветок!.. — и стала со смехом, безжалостно толкать парня к краю круга: — Иди, иди — мучайся!
Музыка смолкла, все разразились криками: подтрунивая, утешая, злорадствуя. Проигравший густо покраснел. Мужественность, благодаря которой он был героем события, разом сникла. Не угадав цветка по запаху, оставшемуся на губах милой, он лишался права на соитие с нею.
Валя, кого теперь выбираешь? — прозвенел вопрос бойкой красотки. — Иль я тебе изберу?
У меня похолодело и одновременно защекотало в горле, ибо шельмецкий взгляд прехорошенькой озорницы остановился на мне. К счастью (а может, и нет!), Валя заявила, что ни с кем, кроме того, кто столь драматично открыл гульбу, играть не будет. Под вздохи: «Любовь! Любовь!» — она бежит к своему единственному. Вопреки неудаче, ему отныне безраздельно принадлежит её сердце. По неписаным правилам, им нельзя соединиться в эту ночь. До конца гульбы (позднего утра) они останутся терпеливыми зрителями.